[193] Бахтин М. М. Слово в романе // Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 72.

[194] Неслучайно Гегель пытался замазать именно это место, ожидая встречного «признания» Наполеона, ведь кто знал, несмотря на учреждение гомогенного государства, какую пролиферацию собственной достоверности мог осуществить последний. « … Гегель и Наполеон суть различные люди; Сознание и Самосознание еще разделены. Но Гегель не любит дуализма. Как снять последнюю дуальность?

Это могло бы произойти, если Наполеон «признает» Гегеля, как Гегель «признал» Наполеона. Не ждал ли Гегель, что Наполеон позовет его в Париж, чтобы он стал там Философом (Мудрецом) универсального и гомогенного Государства, обязанным объяснять (оправдывать) – а может быть, и направлять – деятельность Наполеона» (выделено мной – К. К.) (Кожев А. Конец истории // Танатография Эроса. СПб., 1994. С. 312).

[195] Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. С. 58.

[196] Там же. С. 57

[197] Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999. Сс. 206 – 207.

[198] Адорно Т. В. Негативная диалектика. М., 2003. С. 318.

[199] В этом отношении «однозначное» решение Киркегора в проекте теологии единичного указало на необходимость принципа «повторения» как открытой возможности инкорпорирования единичного в лоно всеобщей истории.

Для нас важно, что машина повторения Киркегора открывает возможность расщепления тотально раскрытой истории, тем самым – задает драйв ее переписывания, указав на момент ее немоты относительно опыта единичного события. «Повторение и воспоминание – одно и то же движение, только в противоположных направлениях: воспоминание обращает… вспять единичное, вынуждает … повторять то, что было, в обратном порядке, - подлинное же повторение заставляет человека, вспоминая, предвосхищать то, что будет. Поэтому повторение, если оно возможно, делает человека счастливым, тогда как воспоминание несчастным, если, конечно, человек даст себе время пожить, а не сразу, в самый час своего рождения, постарается улизнуть из жизни под каким – нибудь предлогом, типа: прошу прощения, забыл кое–что прихватить с собой». (Киркегор С. Повторение. Опыт экспериментальной психологии Константина Констанция. М., 1997. Сс. 7 –8).

Киркегор показывает, что знание единичного (означенное Гегелем как «пустое внутреннее»), не редуцированное к всеобщему порядку раскрытия, подрывает «необходимость и естественность» последнего, смещая историю к иным, чем «необходимые», возможностям. Тривиально понятно, что опыт чуда как механизм, легитимирующий это знание, позволяет констатировать существование порядка, не вписанного во всеобщность естественных связей (в этом Киркегор ни чем не отличен, например, от Лейбница). Но интересен опыт святости единичного существования, раскрытый Киркегором: святой только уже своим присутствием (и неважно, как заметит С. С. Аверинцев, «налично» ли это присутствие или сохраняется в модусе «als ob») указывает на возможность иной, чем осуществляющейся, истории.

Кстати, проект Маркса также укажет в ином ключе на необходимость повторения.

Известен упрек Маркса пресловутой гегелевской «хитрости разума», в которой Маркс увидел разрыв между историей и единичным индивидом. Маркс справедливо отмечает, что у Гегеля не единичное производит историю, а сама история творит себя; единичное только орудие истории. Маркс признает, что законы истории действуют объективно, то есть независимо от воли и сознания единичного. Тем не менее, для Маркса история – деятельность преследующего свои цели индивида. Конечно, индивиды производят ее «не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются на лицо, даны им и перешли от прошлого» (Маркс К. Критика гегелевской диалектики и философии вообще // Маркс К. Энгельс Ф. Собрание сочинений в 50-ти томах. Издание второе. Т. 42. М., 1970 С. 159), но для производства исторического необходим контр–суггестивный субъект с ресурсом воображения, при переводе в действительность раскрывающее себя как Революция.

Интересно, что пред–коммунистический период истории Маркс рассматривал как «предысторический»: исключающий опыт единичного (фундированный для Маркса на равномерном распределении продуктов труда). Утопическая эпоха в принципе повторяет основной механизм предыстории: «все трудится», но создает лакуны для вбрасывания всякой единичной возможности: механика труда не задается господами.

[200] Heidegger M. Nietzsche, 1. Frankfurt am Main. 1996. С. 308.

[201] Делез Ж. Ницше и философия. М., 2003. С. 79.

[202] Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и не для кого. С. 108.

[203] Именно его, на наш взгляд, предпринимает К. Свасьян, пытаясь резюмировать генеалогическое описание Ницше в конкретном наборе «технических» операций, которые выглядят следующим образом: «1) Отказ от всяческих a priori; 2) Наложение запрета на прямую связь мысли с условиями самого существования; 3) Признание роли фикции, посредничающей в выработке понятий; 4) Недоверие к «логической мысли» рассматриваемой как ширма реальных отношений власти; 5) Экспликация этих отношений власти; 6) Признание «воли к знанию» как формы «воли к власти»; 7) Разоблачение «реальной функции этого концептуального инструментария в борьбе конфликтующих сил». (Свасьян К. А. Комментарий к «Генеалогии морали» // Ницше Ф. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 784).

[204] Подорога В. А. Власть и познание // Власть. Очерки современной политической философии Запада. М., 1989. С. 216.

[205] Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. С. 198.

[206] Как замечает А. Кожев: «Действительно, кругообразное «диалектическое движение» - это Время, это История. …история начинается в уже существующем Мире (природном). Но История – это история человеческого действия, и это Действование есть «снятие» противостояния Человека и Мира. А «снятие» противостояния есть «снятие» самого Человека, то есть Истории… Значит, концом «движения», как и его началом, будет Тождество. Единственно, что в конце Тождество раскрывается Понятием». (Кожев А. Введение в чтение Гегеля. СПб., 2003. С. 488).

Понятно, что конец истории не отменяет наличие действующих агентов на поверхности мира, дело только в том, что само действие становится не раскрывающим иные, чем данные возможности, тем самым переводя себя в радикальный неисторизм – как съязвит Кожев: «…делать больше нечего, и единственным занятием Человека остается чтение и понимание Книги… будущее Поля, который еще не читал Книги, - это лишь прошлое Пьера, который ее уже прочел». (Там же. С. 480).

[207] Фуко М. Ницше, генеалогия, история // Ступени. 2000, № 1 (11). СПб. С. 117.

[208] Хайдеггер М. Исток художественного творения // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993. С. 59.

[209]Мутация способа бытия вещей исключительно в модус подручного элиминирует исходную генеалогию вещи: перевод в подручное делает не очевидным статус всякой вещи, вышедшей из употребления, например, воспользуясь перечнем Сэй Сенагон: «большой лодки, брошенной на берегу во время отлива, высокого дерева, вывороченного с корнями и поваленное бурей …спины побежденного борца» (Сенагон С. Записки у изголовья. СПб., 2003. С.148), то есть ее «простое наличие», следовательно – историческое раскрытие, осуществляемое лишь в антропоморфно обустроенном мире, отбрасывает на периферию иные собственные возможности.