[176] Cм. : Лаку – Лабарт Ф. Musica ficta. Фигуры Вагнера. СПб., 1999.

[177] Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. С. 159.

[178] Ницше Ф. По ту сторон добра и зла. Прелюдия к философии будущего. С. 348; Ecce Номо. Как становятся самими собой. С. 742.

[179] Ницше Ф. К генеалогии морали. Полемическое сочинение. С.455.

Разработанная Ницше генеалогия концептов, понятых как голый остаток метафор – метафор, копирующих собственный генезис – указывает на первоначальный жест переноса значения. Ницше пытается разомкнуть доступ к тому материалу, который был подвергнут отрицанию с целью перевода его в концепт. Согласно Ницше, такое отрицание амнезирует материал, который отодвигается на второй план, после того как возобладал тот или иной концепт.

Интересно, что Витгенштейн в проекте «Философских исследований», в принципе не интересуясь генеалогией концептов, показывает, что исходное генерирование языковой игры является действием или силой (реакцией) на тот или иной раздражающий фактор. Указывая на правило как машину повторения, Витгенштейн заостряет внимание на той силе, которая решает о правиле в самом начале (= «воображаемая естественная история»). Сила, запускающая повторение, регулярность определенного правила (=реактивная сила, задающая регулярность концептов, по Ницше) обеспечивает уже определенный перцептивный опыт, но и в Витгенштейне работает подозрение, совпадает ли этот всеобщий опыт с действительным обстоянием дел: известные примеры Витгенштейна – «Процедура взвешивания куска сыра… потеряет всякий смысл, если мы столкнемся с тем, что сыр внезапно и без всякой видимой причины разбухает или усыхает» или пример с прыгающей капустой. (См.: Витгенштейн Л. Философские исследования. С. 136).

В этом отношении, обэриуты эксплицировали то, чем был интендирован Ницше, и то, что купировал Витгенштейн: в номинативной редукции язык уже не препятствует миру напрямую захватывать существование, в которой предмет извлекается из своего обыденного окружения и тут же теряет свои стабильные формы существования. Смысл приобретается не из определенной конфигурации предметов, удерживаемой концептуальным скелетом языка, а из самого события, которое по своей природе допредметно: «Забудь только слово каждый, забудь только слово шаг. Тогда каждый шаг мыши покажется новым движением. Потом, так как у тебя справедливо исчезло восприятие ряда движений как чего-то целого, что ты назвал ошибочно шагом…, то движение у тебя начнет дробиться, оно придет почти к нулю. Начнется мерцание. Мышь начнет мерцать. Оглянись: мир мерцает (как мышь)». (Введенский А. Серая тетрадь // Цит. по: К вопросу о мерцании мира. Беседа с В. А. Подорогой. Логос. 1993, № 4. М.).

То есть, возвращаясь к проекту генеалогии концептов Ницше, история это, конечно, история тупых метафор (как в проекте Де Мана, указавшего, что вся история литературы это история нескольких тупых метафор), а генеалогическая сотериология в данном ракурсе не что иное, как устройство, размещающее эти тупые метафоры в радиусе Шварцшильда, собственным пафосом генеалогического преобразования возможности высказывания в показе-трансгрессии его предела.

[180] Несмотря на разнородность области этого примера, но стирание первоначального знака в остановках воли можно прояснить из одной интриги аналитики подручности Хайдеггера.

Хайдеггер показывает, что исходно бытие средства (das Zeug) – как место схождения множества сил отсылов – фундировано знаком, однозначно отсылающим к Dasein. Но всегда возможен казус повседневного Dasein, состоящий в том, что вместо того, чтобы опознать в этом средстве отсыл в конечном счете к себе самому и развернуть собственный проект конкретного озабоченного обращения в производстве собственных знаков-указаний – пределом чего может быть, например, воплощение собственного поэзиса в конструировании новых средств – Dasein, просматривая эту возможность, может бесконечно топтаться, двигаться, не сдвигаясь с места, в системе отсылов, уже конкретизированных знаками-указаниями чужака; что тождественно фактическому признанию в собственной неспособности к исторической инновации. (См.: Хайдеггер М. Бытие и время. Сс. 78-79).

В этом ключе пресловутая ницшеанская «длинная воля» по сути ничто иное как хайдеггеровский Dasein, способный не только привести подручную вещь – образованную стыком множественности отсылов – к единству всеобщего знаменателя «Присутствие», но, прежде всего, способный дерзнуть «оконкретить» подручный мир сугубо на свой собственный лад.

[181] Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. С. 202.

[182] Там же. С. 176.

[183] Там же. С. 172.

[184] Там же. С. 195.

[185] Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего. С. 311.

[186] Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. С.217

[187] Бланшо М. Ницше и фрагментарное письмо // Новое литературное обозрение. 2003, № 61.3, М.

[188] Делез Ж. Ницше и философия. М., 2003. С. 322.

[189] Там же. М., 2003. Сс. 312- 314.

[190] «В непосредственном наличном бытии духа, в сознании есть два момента: момент знания и момент негативной по отношению к знанию предметности. Так как дух развивается и раскрывает свои моменты в этой стихии, то им свойственна эта противоположность и все они выступают как формы (Gestalten) сознания. Наука, идущая эти путем есть наука опыта, совершаемого сознанием; субстанция рассматривается в том виде, в каком она и ее движение составляют предмет сознания. Сознание знает и имеет понятие только о том, что есть у него в опыте; ибо в опыте есть только духовная субстанция, а именно как предмет ее самости. Но дух становится предметом, ибо он и есть это движение, состоящее в том, что он становится для себя чем-то иным, то есть предметом своей самости, и что он снимает это инобытие. Это-то движение и называется опытом – движение, в котором непосредственное, не прошедшее через опыт, то есть абстрактное, – относится ли оно к чувственному бытию или к лишь мысленному простому, – отчуждает себя, а затем из этого отчуждения возвращается в себя, тем самым только теперь проявляется в своей действительности и истине, составляя также достояние сознания». (Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. СПб., 1992. с. 12).

[191] Жижек С. Возвышенной объект идеологии. М., 1999. С. 209.

[192] В этой перспективе онтология без семантики Хайдеггера раскрывает забвение о забвении бытия традиции как повторяющийся подлог единичного поэтического языка всеобщностью дискурса. Как мы указывали ранее, в истории бытия возможность «дать слово» единичному языку поэта никуда не исчезает, она лишь постоянно искажается в последовательно нарастающей мощи онтотеологической традиции. Несмотря на намерение самого Хайдеггера связать прихождение единично сказывающегося поэта исключительно с собственной эпохой, можно фактически признать, что актуализация речи поэта возможна во всякую эпоху бытия. Данное замечание только подтверждает, что повторение, восстанавливающее невыражаемое единичное, действенно изнутри всех опосредованных понятием гештальтов знания. Что отчетливо, кстати, продумал Батай, указавший на неотменимое присутствие гетерогенного под любым порядком опосредования.