Наш упрек к хайдеггеровскому ходу относительно поэтического языка неслучаен: поэтический язык, выведенный Хайдеггером, изначально заражен двойственностью: очевидно, после всех раскрытий модерна (Ницше, формалисты etc.), что поэтический язык можно представить как предел, в некоторых проектах – как метаязык, повседневного практического языка, поскольку поэзия, прежде всего, способна раскрыть новые соотношения слов и вещей (что с патетикой отмечал и Хайдеггер), но это не отменяет, во-первых, направленности поэтического языка на внутримировое сущее, что связано с вторым моментом – необходимостью оставить возможность для обновления самого поэтического языка: то есть всегда возможно прихождение нового поэта, который сможет учредить метаязык предществующим поэтическим раскрытиям (грубый пример: на «дыр-бур-щил» Хлебникова – «мысть, мысть, мысть. Полукурый волток. Учкарное сопление» Сорокина). Хайдеггер же, прибегая к искаженно сократическому (см.: Платон. Ион // Платон. Апология Сократа. Критон, Ион. Протагор. М., 1999) определению поэта: вменяя имманентность блага самому поэту, добивается снятия возможности метаязыка для поэзии.

[105] А это означает невозможность исторической инновации. Б.Гройс ясно показал, что практика инновационного обмена возможна с введением профанного элемента в русло традиции, то есть за производством новой исторической «вещи» всегда обнаруживается ресурс профанного. Как замечает Гройс: «Радикальная стратегия хайдеггеровской инновации в том, что вся традиция продумывается как радикальное забвение бытия, но ход Хайдеггера постоянно делает возможным давать эффекты самой мысли Хайдеггера… постольку, поскольку на изначальном бытийном месте оказывается изначально не вспоминаемое, живой объект отсутствия». (Гройс Б. О новом // Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993. с.123). Но – последний виток мысли Хайдеггера, проводящий выявление существа истории авантюрой неразличения ресурса профанного от воларизованного, имеет дело с устранением самого условия возможности исторического.

[106] Неслучайно И. Смирнов замечает, что послеповоротный Хайдеггер дает онтологию без семантики; а К. Левит говорит, что хайдеггеровская сущностная история неисторична, так как в собственных основаниях подменяет говорящего человека на некоммуникативные образования. (См.: Löwit K. Heideger - Denker in dürftiger Zeit. Stuttgart, 1984. С. 248).

[107] Любопытно, что в этом отношении, действительно, куда «историчней» оказываются пресловутые хайдеггеровские медведи, чем говорящее сущее.

[108] Койре А. Философская эволюция Мартина Хайдеггера // Логос № 10. М 1999 С 135.

[109] Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневекового Ренессанса. М., 1965. С.27.

[110] Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук // Эстетика словесного творчества. Издание второе. М., 1986. С. 393.

[111] Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. С. 223.

[112] К примеру, явными образцом обозначенной дистинкции выступают статья Ю. Н. Давыдова «Поздний Зиммель и ранний Бахтин» (См.: Россия – Германия. Культурные связи, искусство, литература в первой половине двадцатого века. М., 2000. Сс. 180–207). Здесь же может быть отмечен текст В. В. Бибихина «Слово и событие», в котором автор раскрывает непроходимую, по его мнению, антиномию мысли Бахтина между свершающимся событием бытия и построением персоналистической этики. (См.: В.В. Бибихин. Слово и событие // Слово и событие. М., 2001. Сс. 93 – 117).

[113] Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук. С. 393.

[114] Гройс Б. Из дневника философа // Беседа. Ленинград – Париж, 1986. С.36

[115] Бахтин М. М. К философии поступка. Научный архив.

[116] Бахтин. М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 331.

[117] В подтверждении этого можно привести высказывание друга Бахтина М. И. Кагана, который фиксирует основную мысль Бахтина в те годы, когда слагалось «диалогическое мышление»: «Мы снова и снова начинаем жить исторически. Это процесс, открытый для постоянно обновляющихся возможностей… История не исчерпывается собственными остановками». (См.: Махлин В. Л. Я и Другой (истоки философии «диалога» 20 – го века). СПб., 1995. С.81).

Прежде всего, Бахтин доводит до предела и до сознания парадоксальную ситуацию, в которой историческое возобновление происходит каждый день. Главный инструмент такого утверждения – мысль о незавершенности бытия, где каждый момент несет в себе бесконечный заряд обновления. Подобный же ход проделывали вслед за Ницше Батай и Беньямин, децентрируя радикальную конечность раскрывающего дискурса (см.: глава «Ретроактивный футуризм Ницше: генеалогия как онтология события» сс. 98-100).

В этом ракурсе – в ракурсе реактивации упущенных возможностей истории – показателен карнавал Бахтина, который представлен не как случайное событие, но как необходимое тотальное раскрытие бытия. Карнавал раскрывает все бытийные возможности в аутопоэзисе карнавального коллективного тела, свободно отпущенного в стихию становления: «Карнавальное тело никогда не готово, не завершено; оно всегда строится, творится и само строит и творит другое тело, вбирая в себя все возможности мира; кроме того тело это поглощается миром и само поглощает мир». (Выделено мной – К. К.) (Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1990. С. 352.)

Кроме того, ясно, что карнавальный смех, смех, относящийся к мировому целому, пере-открывающий амнезированные возможности, той же природы, что и смех Фуко, вспоминающего «китайскую энциклопедию» Борхеса, что и смех Батая: он колеблет все привычки мышления, указывая не только на сферу исторической амнезии, но и на то, что сам порядок мышления держится на бесконечных пустотах иных порядков, на бездне полной беспорядочности: правда откровения смеха – это правда релятивизации конечного, определенного и завершенного, правда амбивалентности.

[118] См. Sloterdijk P. Kopernikanische Mobilmachung und ptolimäische Abrüstung. Frankfurt am Main. 1987.

[119] Гройс Б. Тоталитаризм карнавала // Бахтинский сборник – 3, М., 1997. С. 77.

[120] См.: Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999. Сс. 145 – 149.

[121] Ницше Ф. К генеалогии морали // Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Т. 2 , М. 1990. С. 326.

[122] Фуко М. Ницше, генеалогия, история.// Ступени № 1. СПб., 2000. Сс. 105 –107.

[123] Делез Ж. Ницше. СПб., 1997. Сс. 28 – 29.

Примечательно, что ход «ретроактивного футуризма» определил мысль не только Хайдеггера, но и Ницше, и Бахтина. Если Ницше и Хайдеггер грезили вслед за Гельдерлином идеей тайной Германии, реактивирующей собой идею «другой Греции» (См.: Лаку – Лабарт Ф. Нанси Ж. –Л. Нацистский миф. СПб., 2002), то Бахтин будет прописывать открытую структуру диалогического романа – модели «имманентного усовершенствования языка» как бесконечное истолкование молчания «первичного автора»: «всякий действительно существенный шаг вперед сопровождается возвращением к началу, точнее, к обновлению начала». (Бахтин М.М. Из записей 1970 – 1971 годов // Бахтин М. М Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 393).