В качестве объективных недостатков данных заметок, можно указать, во-первых, на нераскрытость гегелевского спекулятивного подтекста (тождества логического и исторического), в качестве контр-хода к которому задумывались основные линии сюжета данной работы; во-вторых, на недостаточную проясненность «лица» традиции, опознанность которого – одна из необходимых составных в постановке вопроса об инновативной машинерии истории; и наиболее радикальным недостатком является отсутствие перехода из сферы истолкования в плоскость решений.

Глава 1. Иллюзион истории Мартина Хайдеггера.

«Как можно измерить глубину в том месте, где человек смотрится

в воду и видит свое отражение? Из ручья, у которого я остановил-

ся напиться воды, я выпил больше, чем хотел. Я утолил жажду и в

то же время возбудил жажду более высокую. Я выпил воды не зря.

У того ручья я снова проглотил водяную змею, которая живет те-

перь в моих внутренностях… Глоток я сделал не напрасно: я про-

глотил наконечник стрелы. А вода эта течет оттуда, где берут

начало все источники… Вода из истока смывает нашу историю…

Сколько же я проглотил икринок? Кто знает, что во мне теперь

вылупиться? …Тот, кто не готов к тому, чтобы вся природа воз-

родилась в нем вновь, не должен пить из рек и проточных вод,

чтобы не вскормить чудовищ» .[11]

Перед заметками, предоставляемыми здесь, стоял один вопрос: как возможна история, принимающая в расчет мысль Хайдеггера?

Отсылать к «мысли» Хайдеггера – значить признавать – конечно, непрямым, вопрошающим образом – неуместность работы истории in origine[12], что ставит под сомнение необходимость присутствия смешанного бытия, в котором единым конгломератом даны, избегая интеллигибельного постижения, множественность неупорядоченных живых событий и возможность телеономного продвижения[13].

Но это означает несостоятельность самой возможности универсального вопроса о возможной истории. В частности, это не гарантирует, что понятие исторического сможет при этом сохранить хоть какую–нибудь состоятельность.

Чтобы рассмотреть данный вопрос и получить некоторый шанс артикулировать его – хотя бы с некоторой долей строгости – необходимо задаться вопросом о том, что означает «хайдеггеровская история».

Формально – хайдеггеровская мысль относительно истории, исходящая из программы феноменологического разоблачения различного рода историцистских иллюзий, сводится к выявлению ее эйдетической размерности, что предполагает «точку оборота» к основанию (то есть его про-явление), конституирующему идею истории: « … место проблемы истории… нельзя искать в историографии как науке об истории. Даже когда научно–теоретический способ трактовки проблемы «истории» полагает целью не только «гносеологическое» (Зиммель) пояснение проблемы исторического постижения или логику формирования концепций историографического описания (Риккерт), но ориентируется также и на «предметную сторону», то и при такой постановке вопроса история в принципе доступна как объект определенной науки. Основофеномен истории, располагающийся до и в основании возможной историографической тематизации, тем самым невозвратимо отодвигается в сторону. Как история вообще может стать предметом, это можно извлечь из способа бытия всего исторического, из историчности и ее укорененности во временности»[14]. Два больших витка хайдеггеровской мысли – экспликация понятия «истории» через «историчность» Dasein и экспликация понятия «историчности» Dasein через «историю бытия» - как прогрессия вопроса об эйдосе самого эйдоса[15], обращаются блокированием эйдетического (всеобщего) содержания истории. Так, в сюжете обоснования исторического исходя из историчности Dasein, линия распада условий возможности истории наметится в производстве архе–гомогенности как безотносительности осуществляющегося бытия–к–смерти, что позволит собственному существованию Dasein означить конечный пункт исторического движения. В случае «истории бытия» Хайдеггер элиминирует инновативную машинерию истории операцией нахождения аутентичного явления (fusiV) нефиксируемому возвышенному центру собственного дискурса, тем самым – переводя «существо истории» в радикальный неисторизм.

& 1. Укорененность Dasein: гипостазирование исторической иллюзии.

Пафос неиронического отношения к бытию в «Бытии и времени» одновременно впервые сообщает условие возможности истории и закрывает ее сцену.

Бытие, как эффект указания (Гегель), задавая механику различения того или иного сущего, должно быть подтверждено через изначальную инкорпорированность в него его смысла, то есть указание «это» с необходимостью дублируется прояснением «именно это», которое имплицитно имеется в нем[16]. Поэтому бытийный вопрос изначально историчен уже в необходимости постоянного воспроизводства его подтверждения: «Разработка бытийного вопроса должна…из собственейшего бытийного смысла самого спрашивания как исторического расслышать указания проследить спрашивая свою историю, то есть стать историографичной, чтобы в позитивном усвоении прошлого ввести себя в полноту обладания наиболее своими возможностями спрашивания»[17] (выделено мной – К. К.).

Хайдеггер намеренно встречается не с историей, а с механизмом производства ее непрерывности, гарантирующей сохранность бытия; выражаясь словами Ницше, он «… ведет речь о признании непрерывных процессов, в которых укоренено настоящее, а именно, непрерывность почвы…: там нужно было « заботливой рукой, взращивая то, что существует испокон веков, сохранить для тех, кто придет после…»[18]. Непрерывность истории (как передача бытийного вопроса) возможна из операции трансцендирования гомогенного (уже ставших однородными в слепой одиссеи традиции возможностей истории) – история, в которой проявляется логос бытия, не может быть просто случайностью, предоставляющей почву для взаимопонимания тех, кто слышит апокалиптическое пророчество бытия, и тех, кто его не слышит - но в этом закрывается сама сцена истории. Производство архе-гомогенности как несообщаемости осуществляющегося бытия–к–смерти делает собственное существования Dasein конечным пунктом исторического движения. Если продолжать в таком же духе, на месте традиции окажутся ряды разобщенных друг относительно друга существований,[19] следовательно – придется признать элиминирование условий возможности синтеза исторической (революционной) практики, в которой история впервые обретает собственную достоверность (Ницше, Маркс).

Наметим основные пункты одиссеи Dasein, чтобы прояснить, как гипостазируется хайдеггеровская историческая иллюзия.

«Сущность» присутствия лежит в его «быть» (что оно имеет быть; предназначение!)»[20]: способность быть как таковая противостоит любой определенной модели существования, которая может быть приписана Dasein, например, в соответствии с заранее заданной сущностью. О Dasein всегда говорится в контексте способности быть или существования, но не в контексте сущности — предопределенной и раз и навсегда данной. Способность бытия Dasein базируется на возможностях, не всегда, однако, сознательно избранных: продвигаясь в общем горизонте модернисткой экзальтации, Хайдеггер рассматривает момент захваченности Dasein бытием как силой; одно из преимуществ Dasein, в отличие, например, от дистрибутирующей силовые потоки самости (=бытие агентом), выведенной Ницше, состоит в том, что Dasein обнаруживает себя как однозначная переплавка изначальной захваченности, ведь, учитывая режим заброшенности, к вызову быть Dasein подключается через собственную опосредованность, включенность в уже определенную традицию.