Ницше, Хайдеггер (до позднего проекта идиографического письма) и Бахтин ставят один и тот же вопрос: как возможно произвести тотальное раскрытие сущего в условиях сохранения точки зрения «здесь и сейчас»: как возможно выявить все возможности истории, не демонтируя собственные условия возможности единичного существования. Но Хайдеггер утратил сам вопрос, обратив «сущностное обоснование» истории к жерновам поэзии, перемалывающей fusiV. Ницше и Бахтин отчетливо показали, что бесконечное разворачивание истории в ситуации «когда Бог умер» возможно лишь в бесконечной иронической самотравестии истории.

Глава 3. Ретроактивный футуризм Ницше: генеалогия как онтология события.

«Вынуждено ли сердце старой истории быть

вытатуированным в мозгу. Весь мир потом

увидит: как это сердце поднялось в голову.

Поднялось, потому что это было умирающие

агоническое сердце истории. И все могли ска-

зать: смерть поднялась в голову.

Мы должны только описать, насколько мы

испугались»[169].

& 1. Генеалогическая критика историцизма.

Необходимость введения и экспликации деструктивного поля генеалогического проекта Ницше состоит в том, что свидетельство существования исторического субъекта (=под-лежащего) различного происхождения (от абсолютного субъекта Гегеля до априорноисторического Dasein Хайдеггера) носит излишний, а следовательно, – случайный характер по отношению к им закрываемому прошлому. То есть излишний характер носит таким образом проводимая история. Инкопорирование субъекта в начало (Хайдеггер) или конец (Гегель) истории отрицает у него наличие исторического опыта или элиминирует собственно способность к накоплению этого опыта[170].

Первый аспект ясно обнаруживает проект Гегеля в механизме узнавания-воспоминания, оправдываемом конверсией частичных раскрытий в единство опыта, приводящего к постижению абсолютной мудрости. В этом ракурсе историческая фактичность приобретает определенность - собственно, событийность - лишь в ситуации полагания «конца истории». Для Гегеля смена исторических формаций приводит к осознанию механизма этой смены, что позволяет, во-первых, говорить об абсолютном духе как ансамбле («сращении» - И. Ильин) его объективаций, а, следовательно, ретроактивно синтезировать субъективность как определенность, во-вторых, подобное знание позволяет конституировать феноменологию как пассивно-рецептивный дискурс. Последний аспект гегелевской тематизации историчности стал предметом специального разбора в работах А. Кожева, который указывал на то, что «научное» мышление (имеющее форму науки), раскрывающее бытие (Sein) в связном дискурсе (Logos), «должно приспосабливаться к Бытию и к Реальности, не привнося в них никаких изменений. Это означает, что позиция философа или «ученого» (= Мудреца), перед лицом Бытия и Реального – это позиция чисто пассивного созерцания и что философская или «научная» активность сводится к чистому и простому описанию Реального и Бытия. Гегелевский метод никоим образом не является «диалектическим»: он чисто созерцательный и дескриптивный»[171].

Второй аспект раскрыло «объективное недоразумение» Хайдеггера, означенное нами как операция перевода историчности в радикальный неисторизм. И, неважно, на чем заострять внимание – на экзистенциальной конституции Dasein или на устройстве жерновов поэзиса, перемалывающих fusiV - речь идет об одном: о радикальной элиминации Хайдеггером интерсубъективного измерения исторического опыта, что означает нетранслируемость традиции (даже если речь идет не об онтотеологической традиции, а о традиции, учреждаемой из «сущностных оснований»), а следовательно, и диссипацию самой истории.

Так, генеалогия Ницше прояснит, что история как хроника субъекта – это выражение необратимого времени власти субъекта, а также орудие, поддерживающее направленное волей субъекта поступательное движение этого времени, исходя из предшествующего ему предначертания; и подобная направленность времени должна насильственно разрушаться вместе с падением каждой отдельной власти. Субъект как властитель истории вложил во время некий смысл – направление, которое также является и означиванием. Господа, которые под покровительством мифа субъекта овладевают частной собственностью на историю, на самом деле, владеют ею в режиме иллюзии: «…признанные династии являют собой воображаемое обустройство прошлого»[172]. Но это иллюзорное обладание господ также является и самим возможным обладанием историей – как общей, так и их собственной. Расширение их действительной власти над историей происходит параллельно вульгаризации исторического. Все это вытекает из того простого факта, что по мере того, как господа возлагали на себя обязанность посредством мифа субъекта обеспечивать постоянство исторического времени, сами они оказывались от него относительно свободными, тем самым – отбрасывали историю на периферию собственного опыта.

Таким образом, согласно Ницше, парадоксальность работы истории обнаруживается в том, что история начинается только тогда, когда возможно прояснить меру ее иллюзорности (= генерирующий механизм; в нашей перспективе – излишний характер субъекта): «…необходимо разрушить…парализующий воспитательный гнет традиционной истории, которая видит свою выгоду в том, чтобы не позволить сделаться зрелыми историческим силам, дабы властвовать вашей незрелостью и эксплуатировать вас»[173]. Понятно, что генеалогическая процедура не обеспечивает связности исторического опыта: в генеалогическом дрейфе дезавуирования всевозможных трансценденций, направленного на исключение субъекта истории, история теряет свой сюжет (субъект = «sujet»)[174]. Но генеалогическая история сотериологична: ударами молота, она производит чеканку (Prägung) исторических возможностей, редуцированных сюжетной историей, заставляя появляться на той или иной материи забытые силуэты прошлого и возможные фигуры будущего. С проблемой первоначал для генеалогии давно уже покончено. Речь уже не ведется о том, чтобы отталкиваться от них или подходить к ним. Вопрос генеалогической истории, скорее, заключается в следующем: «что происходит «между»?». Делез в «Переговорах» определяет генеалогию Ницше как «метод» изобретения концептов: «…концепты имеют множество возможных аспектов. Этим давно пользуются, чтобы определить, чем является вещь (сущность). Ницше, напротив, интересуется обстоятельствами существования вещи: в каких случаях, где и когда, как и так далее. Для Ницше концепт должен говорить о событии, а не о сущности . Генеалогическая система – это совокупность концептов. Открытая система генеалогии – это когда концепты соотносятся с обстоятельствами, а не с сущностью»[175]. Главным произведением генеалогического искусства (в смысле Gesamtkunstwerk[176]) становится целый ряд непохожих друг на друга концептуальных «образований»: сверхчеловек, боги, не(до)люди, звери, рассыпающие исторический субъект, но представляющие собой запутанные узлы истории: модели сращения амнезированных обстоятельств, из которых ретроактивно гипостазируется линейная история. При такой направленности история оказывается эхо-эффектом ее концептуальных персонажей.