Два положения учредительного указа заслуживают того, чтобы обратить на них внимание: это прежде всего неопределенность, точнее, расплывчатость его прав. Если указ о создании Верховного тайного совета возлагал на него роль совещательного учреждения при императрице, облегчая тем самым ее многотрудные заботы, то согласно указу от 10 ноября 1731 г., если следовать его букве, Кабинет министров не являлся правительственным учреждением, а был личной канцелярией императрицы. Указ нарочито туманно награждал Кабинет широкими полномочиями: «для лучшего и порядочного отправления всех государственных дел». На деле эта формула предоставляла Кабинету ничем не регламентированные права.

Но более всего удивляет состав Кабинета министров. Напомним, при определении состава Верховного тайного совета Остерман должен был считаться с мнением Меншикова. Теперь Андрей Иванович единолично распоряжается составом Кабинета министров. В него были назначены, помимо Остермана, еще два человека: великий канцлер Г. И. Головкин и князь Алексей Михайлович Черкасский.

Нам уже известно, что представлял собой Головкин, не блиставший ни талантами, ни энергией даже в свои цветущие годы. Совершенно очевидно, что Андрей Иванович, хорошо зная характер своего начальника по дипломатическому ведомству, был вполне уверен, что он будет покорно действовать в соответствии с его, Остермана, волей и в Кабинете министров.

Творец Кабинета министров сотворил и его состав, во всем ему послушный, безынициативный, готовый поставить свою подпись под любым постановлением, навязанным Остерманом. Кабинет министров являлся всего лишь прикрытием всевластия Андрея Ивановича.

Это обстоятельство не на шутку насторожило Бирона, решившего создать противовес Остерману введением в Кабинет министров своего человека. На эту роль фаворит после смерти Г. И. Головкина в 1734 г. выдвинул П. И. Ягужинского. 28 апреля 1735 г., в день коронации, императрица, по выражению К. Рондо, «к неизреченному прискорбию графа Остермана [велела] назначить графа Ягужинского кабинет-министром». Далее следует разъяснение, проливающее свет на причины прискорбия Андрея Ивановича: «Вице-канцлер и Ягужинский — старинные враги»[12]. Это назначение лишало Остермана возможности безраздельно хозяйничать в Кабинете министров, ибо, по мнению цитированного дипломата, отныне «в Кабинете будет делаться только то, что угодно будет приказать его новому члену». Этот «новый член» был креатурой Бирона, и фаворит не без основания полагал, что своеволие Остермана будет обуздано.

В отличие от Головкина и Черкасского Ягужинский был личностью незаурядной, наделенной множеством талантов. Прямота суждений, преданность, исполнительность способствовали превращению царского слуги в деятеля государственного масштаба, пользовавшегося полным доверием Петра. После смерти Петра положение Ягужинского резко изменилось — сказалось противостояние ему таких могущественных врагов, как Меншиков и Остерман.

Серьезное столкновение между ними состоялось в 1721 г., когда царь направил Ягужинского на Ништадтский конгресс с инструкцией пойти на уступки шведам ради быстрейшего заключения мира. Переговоры подходили к концу, и Остерман, чтобы не делить славы с Ягужинским, велел выборгскому коменданту обильно угощать Павла Ивановича спиртным. К вину тот питал слабость, и этот недостаток нередко затмевал все его достоинства и вызывал немилость двора.

В то время как Павел Иванович в течение двух суток пользовался гостеприимством коменданта, Остерман пригрозил шведам отбыть из Ништадта, если те не подпишут договора, и добился своего — мир был подписан и прибывший на конгресс Ягужинский оказался у разбитого корыта. Коварства Остермана Павел Иванович никогда не забывал. Французский дипломат Маньян называл Остермана смертельным врагом Ягужинского.

После того как он не был введен в Верховный тайный совет, Ягужинский то и дело произносил резкие слова и в знак протеста перестал появляться в Сенате. «Царица, — доносил Кампредон, — недовольна необузданным нравом Ягужинского, серьезно замышляет удалить его от дел и довериться главным образом Остерману и Макарову». Тем не менее Ягужинский не вошел в Верховный тайный совет. Этим, видимо, и объяснялась его враждебность к затеям «верховников».

В 1735 г. вожделенная мечта Павла Ивановича наконец осуществилась — стараниями Бирона он стал кабинет-министром. Современники это назначение справедливо расценили как умаление престижа Остермана[13].

Предстояло включение в состав Кабинета третьего члена. Им оказался очередной кандидат Бирона — Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, назначенный кабинет-министром указом 18 августа 1740 г. Это был четвертый по счету кабинет-министр в триумвирате, два места в котором оказались как бы забронированными за Остерманом и Черкасским. А. П. Бестужеву Бирон доверил контроль за действиями Остермана, не только в Кабинете министров, но и во внешнеполитическом ведомстве, где его влияние со времени смерти Петра Великого было традиционно сильным.

Учитывая, что Бестужев ходил в открытых врагах Остермана, ясно, что возвращение кабинет-министра из ссылки являлось акцией, направленной против Андрея Ивановича. Для Остермана со смертью Анны Иоанновны наступило время трудных испытаний.

Дело в том, что его мнимые, притворные болезни сменились подлинной хворью — систематическое употребление вин, а также неумеренно сытной пищи привело к такому обострению подагры, что не только лишило его возможности свободно передвигаться, но и во время обострения болезни приковывало к постели. Следовательно, он утратил и прежнюю прыть, и прежнюю способность ориентироваться в обстановке. Восполнял он этот урон давно испытанными способами: адской работоспособностью, внушением мысли о своей незаменимости. Финч доносил: «Граф Остерман, чтобы обеспечить свое положение, всегда заботливо устранял всех от тайн управления, оставляя людей совершенно чуждыми делу, а сам работал, как никогда не работал ни один каторжник».

Другой способ, тоже испытанный и давно им применяемый, состоял в стремлении и умении уклоняться от участия в схватках придворных группировок до того часа, пока не прояснится, на чьей стороне перевес, чтобы потом примкнуть к победителям. Современники отмечали умение Андрея Ивановича молчать во время переговоров и этим молчанием вынуждать собеседника проговориться, а также умение притаиться, пережидая бурю. Под искусным пером Финча это второе свойство характера Андрея Ивановича выглядит так: «Не могу себе представить Остермана иначе, как кормчим, плавающим только при ясной погоде, который в случае бурь (говорю исключительно о внутренних бурях в России) укрывается под люки: как бы он ни был деятелен для установившегося правительства, при правительстве колеблющемся он ложится в дрейф».

На этот раз его ничто не могло избавить от катастрофы: случилось то, чего он более всего опасался и о чем он столь же настойчиво, как и безуспешно предупреждал Анну Леопольдовну, — в результате переворота на престол взошла Елизавета Петровна. Опасения Остермана оказались обоснованными, и он, упорно взбиравшийся со ступеньки на ступеньку к вершине власти, был сослан в Березов, куда он пятнадцатью голами ранее упек Меншикова., 37 лет Остерман отдал службе России.