Трофим Денисович Лысенко – Герой Социалистического труда, кавалер семи орденов Ленина, трижды лауреат Сталинской премии, был, видимо, единственным в истории деятелем науки, заслужившим титул «великий» еще при жизни. Его портреты висели почти во всех научных учреждениях, в художественных салонах продавались бюсты «народного академика». Государственный русский хор исполнял величальную «Слава академику Лысенко», в песеннике Сальникова (тираж 200000 экземпляров, 1950 год) были частушки:

Веселей играй, гармошка,

Мы с подружкою вдвоем

Академику Лысенко

Величальную поем.

Он мичуринской дорогой

Твердой поступью идет,

Морганистам, вейсманистам

Нас дурачить не дает!

Трофим Денисович Лысенко был на 11 лет моложе Вавилова. Он родился на Украине в селе Карповка в 1898 году. Учился в школе садовода и в Сельскохозяйственном институте в Киеве, работал на Белоцерковской опытной станции. С 1925 года работал он в азербайджанском городке Ганджа, ведал в Институте хлопка бобовыми и высевал их чуть ли не через 5 дней в течение всего года. На полях того же института ставили свои опыты вировцы. Профессор Вавилов слышал от них об экспериментах Лысенко и живо заинтересовался этими опытами. Надо заметить, что уже тогда (ему не было еще и тридцати) Лысенко умел производить на людей впечатление личности незаурядной «Длинный, худой, весь постоянно выпачканный землей. Кепку надевает одним махом, и она у него торчит всегда куда-то вбок. Словом, полное пренебрежение к себе, к своей наружности. Спит ли вообще – неизвестно, мы выходим на работу – он уже в поле, возвращаемся – он еще там. Все время копается со своими растениями, все время с ними. К ним он очень внимателен. Знает и понимает их вообще прекрасно, кажется, умеет разговаривать с ними, проникает в самую душу их. Растения у него «хотят», «требуют», «любят», «мучаются»…» Так писал своим родным в декабре 1928 года сослуживец, а в будущем близкий друг Лысенко Донат Долгушин. И в то же письме: «Это настоящий творческий ум, новые идеи так и прут из него. И каждый разговор с ним поднимает в голове вихрь интересных мыслей. Он всегда в своей работе, энтузиаст отчаянный. Наблюдателен невероятно». (14, стр. 89-90)

И далее: «Многое из того, что мы проходили в институте, например о генетике, он (Лысенко) считает «вредной ерундой» и утверждает, что успех в нашей работе зависит от того, как скоро мы сумеем это забыть, «освободиться от дурмана». По поводу подобных воззрений друзья даже шутили: «Лысенко уверен, что из хлопкового зерна можно вырастить верблюда, а из куриного яйца - баобаб». (14, стр. 90)

Вот что Д. Долгушин рассказывает о гипотезе Лысенко: «Он (Лысенко) установил, - и это не подлежит теперь никакому сомнению! – что все озимые растения, которым, как принято думать, необходим зимний покой для того, чтобы они в следующем году зацвели и дали семена, - на самом деле ни в каком «покое» не нуждаются. Им нужен не покой, а холод, сравнительно небольшая порция (но не ниже нуля1) пониженной температуры.

Получив эту порцию, они могут развиваться без всякого перерыва и дадут семена. Но эта порция пониженной температуры может сыграть свою роль, даже когда растение еще не растение, а едва наклюнувшиеся зерно. Таким образом, если, например, семена озимой пшеницы слегка замочить и, продержав некоторое время на холоде, посеять весной, то они нормально разовьются и дадут урожай в то же лето, как настоящие яровые!

Представляете себе, дорогие мои, что это значит? Сокращение вегетационного периода растений, перемещение многих культур на север и черт знает что еще! Это, несомненно, открытие и – крупного научного значения… Вот какой у нас Лысенко!». (14, стр. 90-91) Вскоре это агрономический прием стал известен как яровизация.

Интересен случай, который привел Лысенко к его «гениальной» теории. Отец Трофима Денис Лысенко, украинский крестьянин, был кулаком. Когда в Умань прибыли продотряды, он, спасая свое зерно от разверстки, закопал 3 мешка пшеницы в овраг, в сугроб. Когда весной они были выкопаны, выяснилось, что зерно проросло и в пищу его употреблять нельзя. Разочарованный крестьянин на своем поле весной посеял одновременно яровую пшеницу и семена, пролежавшие ползимы под снегом. «Озимая» пшеница дала урожай в два раза больше, чем яровая. Денис Лысенко рассказал об этом своему сыну. Лысенко-младший поставил многочисленные эксперименты, по результаты которых подтвердили его догадку. И, не долго думая над теоретической основой, Трофим заявил во всеуслышание об открытой им теории яровизации. Ему было невдомек, что теория эта – отнюдь не новость: о «холодном проращивании» писал советский ученый Н.А. Максимов, а как агротехнический метод ее предлагал (и безуспешно) в середине 19 века американец Клипарт. Выводы Лысенко о световой стадии тоже сильно напоминали мысли о фотопереодизме Гарнера и Алларда. Несмотря на это, ряд практиков с восторгом принял результаты (ведь страна голодала). Но ученые советовали не торопиться и всесторонне исследовать новый агрономический прием, не обещали быстрых и определенных результатов.

Поразительный портрет Лысенко оставил в газете «Правда» (август 1927 года) журналист В. Федорович.

«Моя встреча с Лысенко случилась в Закавказье на великолепных полях Ганджинской селекционной станции. Лысенко решает и решил задачу удобрения земли без минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день.

Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли, - дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой и на лицо незначительный, - только и помнится угрюмый взгляд его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собирался он кого-нибудь укокать. Один раз всего и улыбнулся этот босоногий ученый: это было при упоминании о полтавских вишневых варениках с сахаром и сметаной»(4, стр. 362).

Лысенковщина - явление социальное, одно из порождений сталинщины. Но как это ни парадоксально, возвышению этого лжеученого и авантюриста в некоторой степени способствовал сам Вавилов.

Надо полагать, Вавилова привлекли в Лысенко те же черты, что и Долгушина: он любил самостоятельно мыслящих и увлеченных. О взглядах своего нового знакомца знал Николай Иванович очень мало, почти ничего. Он не знал, например, что агроном из Ганджи принципиально не читает мировую биологическую литературу (этому мешало, кроме прочего, незнакомство с иностранными языками) и особенно презрительно относится к исследованиям генетиков.

Обычно нетерпимый к биологической неграмотности, Вавилов при первой встрече не обратил внимания на странные взгляды собеседника. Сильно заинтересовала его теория яровизации (хотя и слабее, чем Долгушина). Разная потребность растений в низкой температуре? Интересный факт, он позволит удобно классифицировать богатства ленинградской коллекции, лучше районировать сорта и культуры. Ни о каком продвижении южных растений на север пока нет и речи, но опыты Лысенко Николай Иванович оценивает как яркие и самобытные.