Как же складывались отношения Николая Ивановича с властями между 1925 и 1935 годами?

«Первые 15 лет после Октября Вавилов – баловень нового строя. Сын миллионера продемонстрировал новым хозяевам страны не только свою политическую лояльность, но и несомненную полезность. В 20-е годы деловые качества еще ценились. Трудолюбие и талант ученого были оплачены по самому высокому тарифу. В 1926 году он получил Ленинскую премию, затем его сделали членом ВЦИК СССР, депутатом, президентом Сельскохозяйственной академии, членом коллегии Наркомзема. Знаками доверия следует считать и многочисленные зарубежные поездки, которые ему позволяли совершать между 1924 и 1932 годами. Страна, с самого своего рождения гордившаяся запорами на границах, право на международные поездки дает только избранным. До 1932 года Николай Вавилов, несомненно, остается в числе избранных. Ну что же, он не в долгу перед страной: им создана ВАСХНИЛ, под его руководством работает Институт растениеводства, растет уникальная коллекция семян, работы советских генетиков вызывают уважение на международных конгрессах.

Но этого мало. Каждый гражданин Советского Союза обязан не просто служить, а безоговорочно и активно выполнять любое идущее сверху распоряжение. Таков его главный политический долг. А такой крупный чиновник, как член ВЦИК и президент ВАСХНИЛ, обязан не просто являть властям свое полное послушание, но и постоянно славословить партию, ЦК, генсека в речах, статьях, разговорах. Все кругом славословят, дрожа за свои служебные кресла, за эту главную драгоценность чиновника… А Вавилов? От природы лишенный политического честолюбия, человек открытый, душевный и демократичный, - как он чувствует себя в бюрократическом котле? Тяготят ли его все эти обязанности и привилегии?

Оказывается, нет. Ибо честолюбие Вавилову вовсе не чуждо. Только сосредоточено оно не вокруг служебного кресла, а вокруг науки. Глава советской агрономии и биологии хочет, чтобы его лаборатории имели самое лучшее в мире заграничное оборудование, он желает, чтобы его научные библиотеки были снабжены самой новейшей специальной литературой. Ему нужны деньги для новых экспедиций, ставки для научных сотрудников, валюта для закупки семян и для подписки на международные журналы. И академик Вавилов ценит свое положение, свой престиж. Они нужны ему для того, чтобы с помощью рычагов поднимать материальный и творческий потенциал своих институтов.

Чтобы помочь своему научному делу, он готов даже на легкий флирт с дьяволом. Вернувшись из экспедиции в Афганистан (1925 год), Николай Иванович со смехом рассказывает профессору Таланову, как ловко ему удалось провести британцев и сфотографировать крепость на индо-афганской границе. Англичане иностранцев к крепости не допускали на пушечный выстрел, а он, Вавилов, подобрался по той дороге, по которой его никто не ждал, по которой ни один европеец до него не хаживал. И вот наснимал целый альбомчик…Таланова этот рассказ шокирует – шпионаж! – а великий путешественник, который действительно первым из европейцев прошел через неприступный Кафиристан, только посмеивается.

На другом конце света академик снова оказывает политикам крупную услугу. В Аргентине советское посольство ведет тайную войну с посольством Германии. Эпоха напряженная, в Берлине нацисты рвутся к власти. В этой обстановке германское посольство в Буэнос-Айресе пытается ловить в свои сети души немцев-колонистов. И вдруг не кто иной, как академик Вавилов разрушает их планы. Заехав на несколько дней в город, он расположил к себе влиятельного землевладельца, главу местной немецкой колонии. В один прекрасный день влиятельный немец отказался идти на дипломатический прием в германское посольство и демонстративно отправился в представительство Советской России, чтобы поболтать часок с обаятельным Николаем Ивановичем. Этот случай вызвал оживленную переписку между Аргентиной и Москвой. Советские дипломаты благодарили ученого и просили его не прерывать в будущем дружеских отношений с «полезным» немцем из Буэнос-Айреса». (14, стр.106-108)

Стоит отметить еще одно качество натура Вавилова. «При всем космополитизме, сердечности по отношению к ученым Запада он никогда не забывал, что он русский. Вавилов никогда не говорил о своем патриотизме. Да в 30-е годы и фразеология эта – Русь, Родина, патриотизм – еще оставалась под запретом. Власти не без основания связывали эти понятия с психологией эпохи самодержавия. Но именно в тех «запретных» категориях осмысливал внук мужика, бывший царский приват-доцент глубокую внутреннюю связь со своей родиной. Не будучи шовинистом, он любил все русское: пищу, речь, природу. Неверующий академик заходил за рубежом в православные храмы, член ЦИК лобызался в Париже, в Уругвае и Бразилии с россиянами, которых разметала по свету революция. Может статься, что, фотографируя недозволенную крепость на Памире и обольщая «нужного» немца в Аргентине, Николай Иванович действует лишь как верный сын России.

Порой он одаривает родину очень ценными подарками. В начале 30-х годов Вавилов с немалым трудом и риском добывает в Америке важнейшее стратегическое сырье – каучуконосный кустик гваюлу. Тогда же доставил он в СССР семена тщательно охраняемого в Перу хинного дерева. За границей такой добытчик давно бы стал миллионером.

В громокипящей натуре Вавилова явная научная страсть мешается с тайным российским патриотизмом, сложная эта душевная химия превращает ботаника в экономического агента, путешественника – в разведчика, а ученого-лектора – в откровенного политического пропагандиста». (14, стр. 109-110)

Вавиловские публичные доклады за рубежом более всего говорят о двойственности ученого. Доклады о достижениях советской агрономической науки читались в присутствии министров, членов кабинета, крупных чиновников, их широко комментировала пресса. Несомненно, что они оказывали благотворное влияние на отношение Запада к Советскому Союзу. Посольские работники хвалили Вавилова.

«После 1930 года, когда положение в советском сельском хозяйстве сильно ухудшилось, а мировая пресса писала о голоде в СССР, ученый умело обходил острые углы и в своих речах напирал в основном на победы отечественной генетики и физиологии растений. Но Вавилов знал и о том, что в деревне люди мрут от голода, а на колхозных полях, как он сам заметил, объезжая страну летом 1932 года, «культивируют не пшеницу и ячмень, а сорняки». И тем не менее речи президента ВАСХНИЛ в США и Канаде осенью 1932 года по-прежнему повествуют лишь о победах. Но Николай Иванович очень удивился бы, если в те дни кто-нибудь стал бы уличать его в политиканстве. Лично для себя он ничего не искал. А дело, наука российская в результате его докладов только выгадывали». (14, стр.110)

Но уже в начале 30-х годов над советской генетикой и Н.И. Вавиловым начинают сгущаться тучи. И тем не менее, судьба Вавилова не была бы столь трагической, если бы не появление зловещей фигуры Трофима Лысенко.