Лантенак показан как фанатик контрреволюции, жестокий беспощадный, ненавидящий и презирающий народ, делающий все для того, чтобы повернуть историю вспять, вернуть «старый порядок». Его девиз - «быть беспощадным!», «никого не щадить!», «убивать, убивать и убивать!»

Лантенаку противопоставлен, как фанатик революции, Симурдэн. В отличие от Лантенака, защищающего свои феодальные права и привилегии, Симурдэн не преследует никакого личного интереса. Он отдал всю свою жизнь революции, он бескомпромиссен, не способен ни на какие уступки. Единственная его привязанность в жизни - его бывший воспитанник Говэн, которого он любит как родного сына.

И Симурдэн и Говэн преданы революции, но в то же время преданы ей по-разному; по мысли Гюго, это две стороны революции, «два полюса правды». В сопоставлении их идейных позиций писатель пытается усмотреть трагическое противоречие между насильственными методами и гуманными целями рево­люции. Если Симурдэн беспощаден к врагам революции, не знает милосердия, не знает жалости, то Говэн, будучи страстным поборником революционных идей, готовым отдать за них жизнь, не признает террора. Республике террора он противопоставляет «республику духа». На этой почве между учителем и учеником происходят постоянные споры, как бы предваряющие трагиче­ский финал романа.

Симурдэн предупреждает Говэна, что его идеи ошибочны, то они могут привести к измене, ибо, когда идет борьба не на жизнь, а на смерть, невозможно быть гуманным по отно­шению к врагу: «Берегись! У революции есть враг - отжив­ший мир, и она безжалостна к нему, как хирург безжалостен к своему врагу - гангрене . В такое время, как наше, жалость может оказаться одной из форм измены .» И действительно, объективно Говэн изменит революции, когда проявит великоду­шие и отпустит на волю ее злейшего врага - Лантенака, счи­тая, что тот достоин милосердия за спасение детей из горящей башни. За эту измену его осудит Симурдэн, добившись на засе­дании революционного трибунала смертного приговора Говэну. Но когда нож гильотины опустится над головой Говэна, раз­дастся выстрел. Симурдэн покончит с собой.

Этому самоубийству, конечно, должна предшествовать слож­ная душевная драма. Если жестокий Лантенак под воздейст­вием внезапного, почти невероятного просветления не колеб­лясь спасает детей, если Говэн, тоже не колеблясь, спасает Лан­тенака, то в душе Симурдэна происходит жестокая борьба: он любит Говэна, не скрывая своего восхищения перед ним во вре­мя беседы в подземелье накануне казни, но он до конца оста­ется верен революции. В то же время самоубийство Симурдэ­на, по мысли Гюго, должно свидетельствовать о том, что чело­веческое в нем восторжествовало над фанатическим, вечное - над временным, преходящим. Каждый из трех основных геро­ев своим путем приходит к этому человеческому, вечному, тому, что, по мысли Гюго, стоит выше общественного антагонизма: Лантенак - спасая детей, Говэн - отпуская на волю Лантена­ка, Симурдэн - кончая с собой. В этом искупление их траги­ческой вины перед той идеей добра, которой открыт более пря­мой путь к сердцу сына народа, сержанта Радуба, сразу понимающего, что после спасения детей и Лантенак и Говэн находятся вне обычной юрисдикции.

«Девяносто третий год» свидетельствует о значительных про­тиворечиях Гюго в его отношении к французской революции конца XVIII века и шире - к революционному насилию, ибо роман, как было сказано, не мог не явиться откликом на события Парижской коммуны. С одной стороны, в обстановке угнетающей реакции начала 1370-х годов Гюго воспел непреходящее значение революции, очистительный вихрь которой пронес­ся не только над Францией, но и над всем миром. Объектив­но это прозвучало как выражение сочувствия другой, только что потопленной в крови народной революции. Но одновремен­но Гюго продолжал разделять свои прежние романтические представления о том, что конечное изменение человеческого об­щества может произойти только одним путем - путем перерож­дения человека изнутри. Отсюда - противопоставление «респуб­лики террора» «республике духа» в лице Симурдэна и Говэна, надуманность ряда сцен и ситуаций (внезапное перерождение Лантенака и т. п.).

Тем не менее произведение отмечено неподдельной увлечен­ностью Гюго - проповедника, моралиста, учителя. И в этом романе писатель остается верен принципам, высказанным им в 1843 г. в предисловии к драме «Бургграфы»: «Никогда не предлагать массам зрелища, которое не было бы идеей . Театр должен превращать мысль в хлеб толпы». Гюго как бы стре­мится овладеть вниманием огромной аудитории, подвести ее к определенному выводу. Отсюда - специфические ораторские приемы, всякого рода исторические, философские экскурсы и т. п. Кое в чем эта романтическая риторика уже принадле­жит прошлому.

Однако не может не захватить и по сей день то оптимисти­ческое звучание, которое мы находим в романе «Девяносто третий год», как и в остальном творчестве Гюго, вера писателя в поступательное движение человечества, несмотря на те тра­гические противоречия, которыми этот путь отмечен.

Последние годы жизни Гюго проходят в атмосфере внеш­него почитания со стороны официальной Франции. Он сказочно богат благодаря бесконечным переизданиям своих книг, в янва­ре 1876 года его избирают в Сенат (здесь первую свою речь он произносит в пользу амнистии коммунарам), пресса расточа­ет похвалы всему, что выходит из-под его пера. Между тем все явственнее дает о себе знать надвигающийся конец. В ночь с 27 на 28 июня 1878 года у Гюго происходит кровоизлияние в мозг, от которого он оправился, хотя уже после этого практи­чески не писал ничего нового. Он стал молчалив, угрюм, по­давлен, хотя иногда принимает визиты знатных иностранцев, желающих поглядеть на национальную знаменитость (импера­тор Бразилии Педро II во время подобного визита в ответ на обращение «Ваше величество» сказал: «Здесь есть только одно величество, г-н Гюго: ваше!»).

27 февраля 1881 года Гюго вступает в свое восьмидесяти­летие. В этот день мимо его дома на проспекте Эйлау прошло более 500 тысяч человек, приветствуя великого национального поэта. В этот же день состоялось сотое представление его драме «Эрнани», в котором роль доньи Соль играла знаменитая французская актриса Сара Бернар, творческая манера которой была уже отмечена чертами складывавшегося стиля конца века - «модерн». Через несколько дней Сенат стоя троекратно повторенными аплодисментами приветствовал своего сочлена, которому только что воздала высшие почести нация.

Все эти триумфы разделяет его верный друг Жюльетта Друэ, которой исполнилось 75 лет и которая теперь уже почти не расстается с Гюго. Они сохранили старый обычай по всяко­му поводу писать друг другу. 1 января 1883 года, посылая спутнику своей жизни новогодние пожелания, Жюльетта напи­сала ему: «Обожаемый мой, не знаю, где я буду в эту дату в следующем году, но я счастлива и горда подписать тебе мое удостоверение на жизнь сейчас вот этими только словами: «Я люб­лю тебя». Это было последнее ее новогоднее поздравление. 11 мая 1883 года она скончалась. Гюго раздавлен горем, не плачет, но не может даже присутствовать на похоронах. Отныне все ему безраз­лично: с Жюльеттой ушло все его прошлое, вся его жизнь.