В-третьих, индустриализация страны, расширение иммиграции населения и сопровождавший ее разрыв межпоколенческих связей ослабил передачу здоровых нравственных начал от родителей к детям.

В-четвертых, две мировые, гражданская, афганская войны, массовые сталинские репрессии внесли дополнительную жесткость и разобщенность в общественные отношения, способствовали росту взаимной подозрительности и отчуждения.

В-пятых, в значительной степени инспирированное государством пьянство способствовало подрыву чувства личной ответственности и семейного долга у мужской и частично женской части населения. Совместное влияние названных процессов заметно понизило нравственный уровень общества.

То же самое верно в отношении обычаев и традиций. По мере передвижения населения из деревни в город, перемешивания выходцев из разных регионов огромной страны в больших городах, образования новой профессиональной и отраслевой структуры занятости, разрушения неформальных связей между семьями, характерных для небольших поселенческих сообществ деревенского типа, уменьшились возможности самостийного взаимного контроля людей за поведением отдельных лиц, нарушающих устоявшиеся представления о порядочности.

Параллельно ослаблению встроенных в психику общественного человека моральных регуляторов резко возросли формальные ограничения, введенные государством. Путем всесторонних запретов, сужения свободы самостоятельного принятия решений власти пытались компенсировать растущую десоциологизацию повседневной жизни людей. Однако замена принципов гражданского общества и нравственного воспитания на голый бюрократический контроль, замена встроенных в психику каждого человека внутренних мотивизаций на претензию управлять им посредством наказаний еще больше подрывала общественные устои, вносила дополнительные элементы цинизма, лицемерия, фундаментальной жестокости в общении и одновременно отчуждала власть от "подопечной" массы

населения.

Советская власть разрушила и деформировала еще одну форму спонтанных общественных регуляторов: частные объединения по интересам. Они были или запрещены, или огосударствлены и идеологизированы. Зато расширилась сеть незаконных группировок криминального типа, с которыми велась бесконечная борьба с переменным успехом. Стоило только ее ослабить, как воздействие уголовно-теневых образований на жизнь законопослушных людей резко возросло.

Если нарисованная выше картина российских институтов накануне радикальных перемен хоть в какой-то мере правдоподобна, то наложение ее на события времен горбачевской перестройки и ельцинской революции устраняет элемент случайности у большинства особенностей российской переходной экономики.

Становится возможным рационально объяснить причины криминализации новых хозяйственных форм и видов деятельности. Уход государства из сферы регулирования отношений гражданского общества вывел на поверхность скрытые до этого негативные тенденции, характерные для предыдущего периода развития российского общества. Сама терпимость властных структур к деструктивным силам связана со свойствами советской партийно-хозяйственной номенклатуры, быстро переориентировавшейся с политики "держать и не пущать" (стар. Рус.) на преступное безразличие к криминальным издержкам радикальных преобразований.

И так, начало трансформационного периода глобальной экономической системы государства укрепил феодальную модель административно-номенклатурной системы исполнительной власти государства и увеличил разрыв между реальным и инструктивно-нормативным проблемным полем, переводя разрешительную плоскость собственного функционала в хозрасчётное и предприимчивое русло.

Кинетика процесса бюрократизации и коррупции.

Поскольку выбор стратегии трансформации, ее глубины, скорости и

последовательности стадий затрагивает жизненно важные интересы практически всех экономических субъектов, то они неизбежно будут оказывать интенсивное влияние на принятие государственных решений[2]. Наиболее существенным является то, что процесс перехода к либеральному рыночному порядку от административно-централизованной системы с высоким уровнем государственного вмешательства предполагает широкое перераспределение хозяйственных полномочий и прав собственности от государства к рыночным субъектам.

Очевидно, что такое перераспределение будет происходить в интересах представителей элитных групп, тесно связанных с властными кругами, а также групп давления, способных обеспечить максимальные трансферты ресурсов (в виде легальных и нелегальных "пожертвований", взносов в предвыборные фонды и т.д.) в пользу субъектов принятия решений. Закономерным результатом данного развития событий является экспоненциальное нарастание неопределенности на политических рынках.

Причины этого явления достаточно ясны. «…Процесс концентрации хозяйственных полномочий и прав собственности в руках членов групп, способных влиять на принимаемые правительством и парламентом решения, порождает большое количество "обделенных". К ним относятся как члены групп давления, которые не сумели реализовать свои интересы, так и рядовые граждане, лишенные доступа к приватизируемой собственности и другим "благам реформ". Испытываемое ими недовольство может кристаллизоваться в поддержку оппозиционных правительству политических сил, декларирующих цели нового перераспределения хозяйственных полномочий и прав собственности…»[3].

Рост конкуренции со стороны оппозиции, делая неопределенными шанс сохранения субъектами принятия политических решений занимаемых ими властных позиций - а значит, и шансы сохранения проводимого политического курса, создает дополнительные стимулы к усилению лоббирования со стороны экономических агентов, заинтересованных в сохранении сложившейся в ходе реформ структуры хозяйственных отношений. В этом заключается одно из ключевых, негативных последствий неопределенности на политических рынках: значительная доля ресурсов будет изыматься из хозяйственного оборота и направляться на цели изыскания политической ренты, т.е. находить непроизводительное применение.

Само по себе отвлечение ресурсов из экономической сферы в политическую является неизбежным следствием взаимодействия субъектов политического рынка.

В традициях теории общественного выбора лоббистская деятельность, смысл которой состоит в целенаправленном влиянии на процесс принятия государственных решений, признается такой же естественной для экономических субъектов, как и хозяйственная (производственная, торговая и т.д.) деятельность. Часть своих ресурсов они будут инвестировать на хозяйственные цели, а часть - на цели извлечения политической ренты, т.е. на приобретение преимуществ, связанных с функционированием существующей политической системы. При этом критерий оптимальности распределения ресурсов требует, чтобы предельная эффективность их использования в обеих сферах была одинакова[4]. Существенную роль, однако,

играет то обстоятельство, что по мере роста неопределенности на политических