Подводя итоги наблюдений над жанром, стилистикой и композицией «Евгения Онегина», мы имеем все основания утверждать, что пушкинский роман в стихах в жанровом отношении – произведение, органично соотнесенное с предшествующей классической традицией и в то же время новаторское, а в композиционном отношении - полностью художественно законченное, но в то же время сохраняющее открытый финал. Современный исследователь Ю.В. Лебедев пишет о «стыдливости художественной формы», свойственной многим русским писателям-классикам, отмечая, что «в пушкинской гармонии… нет самодовольного чувства, нет претензии на полную завершенность и совершенство… Для русской эстетики характерна незавершенность жанровых форм, даже принципиальная их незавершенность. Так русский писатель обозначает потенциальные возможности жизни к движению, к переменам…»[106]

Глава 2. Русский мир в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин».

2.1. Историзм и онтологический охват действительности в романе А.С. Пушкина.

«Пушкинская картина мира - это русская картина мира, - пишет литературовед В.С. Непомнящий, - весь жанр и вся структура романа как нельзя более ярко демонстриру­ют национальную суть восприятия абсолют­ного — тот первоэлемент этого восприятия, в котором главное – личное… переживание отношений с абсолютным. В картине мира, опирающейся на такое восприятие, нет ничего от однозначного результата, в ней все — процесс; кон­туры ее несколько размыты («Онегина» воздушная грома­да», — сказала Ахматова), но вовсе не от неясности; они раз­мыты оттого, что сохраняют связи с «тайнами бытия»…»[107] Суть здесь не в стремлении проникнуть в смысл бытия, суть в том, чтобы проникнуться этим смыслом.

«Евгений Онегин» писался Пушкиным около 8 лет, выходя в свет отдельными главами, по мере их создания. В связи с этим большинство критиков того времени считало, что поэт прихотливо и капризно, без всякой предварительной перспективы, пишет главу за главой своего «Онегина» в тоне легкой «болтовни» - стремительного и непринужденного перехода от темы к теме. Мы действительно можем считать это одной из бросающихся в глаза стилевых примет пушкинского романа в стихах, соглашаясь с исследователем Ю.М. Лотманом, который справедливо писал: «Болтовня» - сознательная ориентация на повествование, которое воспринималось бы читателем как непринужденный, непосредственный нелитературный рассказ, - определила поиски новаторского построения поэтической интонации в «Онегине»[108]. Можно говорить о том, что устная речь в романе имитируется средствами письменного литературного повествования. По наблюдению Ю.М. Лотмана, «такая имитация создавала в читательском восприятии эффект непосредственного присутствия, что резко повышало степень соучастия и доверия читателя по отношению к тексту»[109]. В тексте романа есть конструкции, заимствованные из живой каждодневной речи. «Иллюзия разговорных интонаций» (Ю.М. Лотман) действительно способствует художественному воссозданию действительности.

Пушкин в VIII главе замечал, что, начиная работу, он «сквозь магический кристалл»… «даль свободного романа» «еще не ясно различал» (V, 191). Действительно, многое в будущем содержании «Евгения Онегина» с самого начала не было, да и не могло быть еще ясно Пушкину. Ведь замысел этого новаторского произведения заключался в том, чтобы правдиво показать и раскрыть образ и судьбу героя времени, представителя данной исторической эпохи, олицетворяющего, сосредоточивающего в себе основные черты пушкинской эпохи. А «зеркалом», «энциклопедией» эпохи и должен был явиться пушкинский «роман в стихах». Отсюда особая динамичность этого произведения. Ведь содержание его росло и развивалось вместе (или почти одновременно) с развитием общества и самого автора.

Но именно наличие в произведении Пушкина с самого начала работы над ним четко осознанного замысла позволило поэту сделать из «собранья пестрых глав» целостное произведение. Общая художественная концепция романа существовала у поэта уже в начале его работы над «Евгением Онегиным». В строках I главы: «Я думал уж о форме плана,//И как героя назову» (V, 35) мы видим явное подтверждение тому, какое большое значение придавал Пушкин образно-творческой идее произведения.

Вся напряженная духовная жизнь поэта была посвящена роману. Но в посвящении П.А. Плетневу он пишет:

Не мысля гордый свет забавить,

Вниманье дружбы возлюбя,

Хотел бы я тебе представить

Залог достойнее тебя…

(V, 7)

То есть Пушкин так высоко ценит дружбу, что и этого подарка мало. А «Онегин» - это вся его жизнь:

Небрежный плод моих забав,

Бессонниц, легких вдохновений,

Незрелых и увядших лет,

Ума холодных наблюдений

И сердца горестных замет.

(V, 7)

Действительно, по словам Н.Н. Скатова, «создание «Онегина» - это… подвиг как подвижничество. Семь лет неустанного, напряженнейшего труда для того, чтобы достичь иллюзии его полного отсутствия»[110]. Поэт настойчиво стремится создать впечатление о небрежности исполнения «собранья пестрых глав». А между тем по окончании романа в стихотворении «Труд» (1830) сам Пушкин скажет: «мой труд многолетний», а не «небрежный плод моих забав». Откуда такое противоречие? Можно объяснить его лишь тем, что, учитывая свободу поэтического выражения и вместе с тем стремление автора охватить современную ему действительность с ее типическими чертами, в самооценке Пушкина сопрягаются понятия «свободный роман» и «онтологический роман».

Посвящение П.А. Плетневу появилось в печати в начале 1828 г. вместе с IV и V главами романа. Главы готовились к печати в те горестные месяцы, когда все мысли поэта занимала трагедия декабря 1825 г. И именно в это время появляются строки о «горестных заметах сердца». Посвящение последовало за III главой с ее всем известным письмом Татьяны, в котором прозвучали такие слова: «Но так и быть! Судьбу мою//Отныне я тебе вручаю…» Легко предположить, что у читателей романа, ожидавших продолжения, были в памяти эти строки. В таком случае, внимательному читателю не могли не броситься в глаза строки посвящения: «Но так и быть – рукой пристрастной//Прими собранье пестрых глав…»

И.С. Збарский полагает, что Пушкин «с его абсолютным поэтическим слухом» не мог не заметить этого самоцитирования. Оно не было случайным. «Это было намеренной подсказкой поэта: нет, не просто собранье пестрых глав, не небрежный плод забав перед тобой, читатель: судьбу мою отныне я тебе вручаю. Яснее сказать поэт не мог»[111].

Духовное и поэтическое развитие поэта, его настроения, радости и печали, его постоянная связь с поколением, обществом, Россией, историей, – все отразилось в романе «Евгений Онегин». «О чем бы ни рассказывал поэт – о светской ли жизни своего разочарованного героя, о печальной ли судьбе «милой Тани», о восторженном ли поэте Ленском, Ольге, старушке ли няне… - всегда мы слышим его личный голос, биение его сердца»[112], - писал К.В. Мочульский. И все же, несмотря на разнообразие материала, который вошел в роман, он един, закончен и открыт в жизнь, в нем есть гармония с ее стремлением охватить все, даже «невыразимое». Это подтверждает высказывание Н.Н. Скатова, справедливо считающего роман «Евгений Онегин» вершиной творческого пути поэта: «Если видеть в пушкинском творчестве воплощенную гармонию, то прежде всего это «Евгений Онегин»[113]. Многие современные исследователи отмечают «соединение сложности и простоты, божественного и земного, гармонии и красоты, выраженных в совершенной художественной форме» как «суть пушкинской эстетики»[114].