Формула «даль свободного романа» очень точно определила направление творческих поисков поэта в области романического жанра. Он создал в русской литературе роман нового типа, который не укладывался в традиционные жанровые границы. В романе «повествование сосредоточено на судьбе отдельной личности, на процессе становления и развития ее характера и самосознания»[71]. На наш взгляд, высказывание о романе исследователя И.С. Брагинского во многом верно определяет специфику жанра «свободного романа»: «Роман… не терпит жесткой регламентации, не имеет канона… предстает предельно свободным образованием»[72].

«Роман в стихах» - это сочетание можно назвать парадоксальным. Известно, что романы в стихах были и до Пушкина, например, рыцарские романы позднего Средневековья, но вряд ли их жанр был обозначен. Мы признаем справедливым высказывание литературоведа Ю.Н. Чумакова, считающего, что поэт стремился заранее сделать установку на восприятие читателями текста произведения: «Вот где она, пушкинская «дьявольская разница», согласно которой он не просто написал роман в стихах, но вынес жанр в подзаголовок: роман должен читаться, как читается лирическое стихотворение, и эта ориентировка читателей, сделанная Пушкиным, составляет всю «изюминку» восприятия текста»[73]. О языке «Евгения Онегина» А.В. Чичерин писал: «Непринужденность, разговорность, легкость онегинских стихов таковы, что они ни в чем не стесняли автора»[74]. Исследователь очень верно отметил, что свободный роман Пушкина потому и свободен, что это – роман в стихах. Об этом говорил и Н.Н. Скатов: «Достигнута абсолютная свобода владения словом, может быть, в самом искусственном его выражении – в стихе»[75]. Действительно, в определенном смысле поэт чувствует себя в мире стихов менее стесненным, чем в прозе, смешивая в повествовании временные планы, допуская больше стилевой и художественной игры, уходя от событийной линии сюжета и вновь возвращаясь к ней. Таким образом, писать стихами роман – это значило для Пушкина писать иначе, чем прозой, подчиняться иным художественным законам, создавать иной по своей внутренней структуре художественный мир.

Здесь необходимо сказать о лиро-эпическом жанре как о «смешанном виде стихотворного произведения, которое соединяет в себе особенности лирического и эпического изображения действительности»[76]. В этом жанре проявляется синкретизм сюжетности с передачей переживаний автора, и широкие возможности для объединения лирического и эпического начала предоставляет именно роман в стихах.

«На примере эпопеи мы убеждаемся, что жанр уже сам содержит в себе высказывание о том, что есть мир, - отмечает современный литературовед Г.Д. Гачев. – Это тот угол зрения, который предопределяет поворот мыслей и трактовку проблем, входящих в его поле. Эпос… предполагает «объятность необъятного»… лирика – взволнованна, ее образ и произведение всегда – символ; слово выхватывает из потока бытия одно мгновенное переживание (мысль) и должно через него дать законченное высказывание обо всем бытии»[77]. Это точное высказывание можно с полным правом отнести к пушкинскому роману в стихах.

Автор всегда, о чем бы он ни писал, вольно и невольно изображает и себя самого, раскрывает свой внутренний мир. Поэтому, справедливо пишет В.С. Непомнящий, «как бы ни старался он описать жизнь других людей – она все равно предстанет перед нами в свете его внутреннего мира, прожитая поэтом, прошедшая через его сердце»[78]. Пушкин решил создать картину эпохи (которая всегда была предметом романа) как процесс собственной духовной жизни, поэтому из-под пера поэта вышел именно роман в стихах.

Таким образом, авторское «Я» с его непосредственными переживаниями во многом определило своеобразие романа в стихах. Интересен в этой связи вопрос о лирических отступлениях в романе. Посредством лирического отступления вводится образ автора-повествователя, и оно возникает в первую очередь как эмоциональная беседа автора с читателем. А.Ю. Большакова говорит о «внутреннем диалоге между автором и читателем в повествовательной речи, в самом тексте произведения, а не в процессе его реального прочтения»[79]. Для нас представляется интересным мнение исследователя В.Е. Хализева, который особо выделяет категорию «образ читателя», подчеркивая ее «материальную» природу и рассматривая ее как неотъемлемую часть художественной материи произведения: «правомерно говорить об образе читателя как одной из граней художественной предметности»[80]. Получается, что образ авторского собеседника воплощен в художественном произведении. Читатель «вступает в диалектические отношения с другими образами (героев и автора)»[81]. Действительно, в «Евгении Онегине» читатель становится собеседником автора, и автор постоянно обращается к нему как к своему хорошему знакомому:

И вы, читатель благосклонный,

В своей коляске выписной

Оставьте град неугомонный,

Где веселились вы зимой;

С моею музой своенравной

Пойдемте слушать шум дубравный

Над безыменною рекой…

(V, 142)

И читатель, и автор способны к состраданию по отношению к героям; автор часто приглашает своего незримого собеседника разделить свою точку зрения, свой взгляд на поступки героев: «Вы согласитесь, мой читатель,//Что очень мило поступил//С печальной Таней наш приятель…» (V, 83), «Друзья мои, вам жаль поэта…» (V, 134)

Диалог автора и читателя происходит на всех уровнях произведения: в эпиграфах, примечаниях, конкретно-исторических, географических, бытовых, фольклорных и других реалиях автор постоянно апеллирует к читателю, дает ему своего рода «сигналы», которые фиксируют внимание читателя в процессе чтения и определенным образом ориентируют его. Они же дают возможность приблизиться к автору, к его эмоциональной и духовной жизни.

В.М. Жирмунский определял композиционно обособленные лирические отступления как «признак эмоциональной манеры повествования»[82]. И.Б. Роднянская также отмечает, что «эмоциональные возможности поэтической речи делают лирические отступления весьма органичными»[83]. Они - опорные точки всего романа, поддерживающие всю его конструкцию, и это, пожалуй, самая главная их роль. Лирические отступления в романе Пушкина содержат рассуждения автора о жизни и смерти, молодости и старости («Но грустно думать, что напрасно//Была нам молодость дана…» (V, 171)), о семье и связанных с ней «воспоминаньях старины» и добрых традициях («Но просто вам перескажу//Преданья русского семейства//Любви пленительные сны//Да нравы нашей старины» (V, 61)), о моде, привычках, вкусах («Припрыжки, каблуки, усы//Все те же: их не изменила//Лихая мода, наш тиран…» (V, 117-118)) В пушкинских лирических отступлениях мы находим и высказывания о значении в жизни поэта художественного творчества («Без неприметного следа//Мне было б грустно мир оставить…» (V, 54)), воспоминания о прошлом и мысли о будущем самого автора. Действительность дается поэтом через призму собственного неповторимого опыта:

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал,

Читал охотно Апулея,