А.И. Кугай, «обобщая описание репрессивных языковых конструкций, … отмечает и основную особенность: они навязывают искаженный смысл, заставляя принять только предложенное и именно в предданной форме» (217, с.34).

Огромное значение языка для идеологии определяется именно его способностью к конструированию моделей интерпретации реальности, могущих при этом не только её существенно ограничивать, но и искажать и даже игнорировать. Примером такого виртуального образно-языкового (но изначально основанного не на образах, а именно на языке) мира является компьютерное «киберпространство». Язык, оторванный от обозначаемой им реальности способен подменять мир «картиной мира», как это хорошо показал М. Хайдеггер (428). Подобные, социально ограниченные «картины мира» мы имеем возможность постоянно наблюдать по телевизору. Помимо способности к созданию виртуальной реальности, язык обладает и таким очень важным социально ограничивающим свойством, как блокирование выражения необозначенной в нём или не желаемой для него (идеологии) реальности. То, для чего в данном языке нет адекватных понятий, не может быть на нём высказано, а значит и рационально осознано. Если это будет высказано на другом языке, то большинство, пребывающее в пространстве данного языка этого не поймет, а если кто-то и поймет, то ещё большой вопрос, насколько он сумеет это адекватно перевести на язык большинства. Как отмечала Н. Автономова, всякий перевод разрушителен для оригинала. «Ни один перевод никогда не бывает совершенным, и ни один перевод не переводит абсолютно всего в оригинале» (135, с.102). То есть всякий язык в известной мере является замкнутой и непереводимой, не конвертируемой полностью в другие языки системой. В этом заключается одна из граней и функций социальной ограниченности языка.

При этом различные социальные, в том числе и конкурирующие идеологии могут существовать в пространстве различных национальных языков, например русского, английского и других. Эти идеологии стремятся естественно подчинить себе существующие национальные языки, что им частично и удается, благодаря введению одних и вытеснению других слов и понятий, реформ алфавитов, орфографии и т.п. по типу известной языковой реформы Петра I и реформы русского алфавита и языка в 1918 году, которую справедливо критиковал И.А. Ильин (174-Т.2). Но так как полностью создать свой язык этим идеологиям не удаётся, то им приходится для своих целей конструирования виртуальной реальности довольствоваться отдельными терминами, использовать и по новому интерпретировать уже имеющиеся в языке лексические единицы, что облегчает исследование и критику созданных таким способом языковых социальных ограничений.

Например, Т. Парсонс утверждает, что одной из важнейших черт становления современного общества являлась секуляризация. Секуляризация означает освобождение от религиозного влияния. Но действительно ли «современное общество» освободилось от влияния религии, а не заменило влияние одной религии другой? М. Вебер с работами, которого хорошо знаком Т. Парсонс, как известно показал, какую роль играет протестантизм в становлении духа капитализма (См. 71), явившегося одной из основ «системы современных обществ». Так что речь следовало бы вести не о секуляризации, а о замене одной религии (в данном случае христианства), какой-то другой, развившейся из модернизированного протестантизма и пожелавшей оставаться инкогнито, скрывшись под вывеской «секуляризация». Однако эта «секуляризация» не мешает президенту США приносить присягу на Библии, как не мешала она Петру I внедрять в России гражданско-языческих греко-римских богов, а марксистским идеологам почитать мощи В.И. Ленина в Мавзолее.

В монографии «Духовная борьба» (450) подобная ситуация описывается как наличие двух идеологий – для внешнего и внутреннего потребления. Понятие «секуляризация» является, таким образом, термином идеологии для внешнего потребления, предназначенным для сознательного искажения реальности.

Тему свойственных современному обществу языковых манипуляций развивает А. Макинтайр. Он замечает, что понятие «естественных прав человека» возникло в политической философии 17-18 веков. Сегодня его понимают, как запрет мешать индивидам в их стремлении к реализации жизненных целей, свободы и счастья. Однако в период появления и обоснования данное понятие означало свободу человека поступать независимо от любых внешних обстоятельств. Сейчас под «правами человека» стали понимать позитивные права на труд, отдых, социальную защиту и т.п., которые якобы присущи ему с рождения. Однако ни в одном естественном языке нет слов для выражения подобной идеи (См. 260, с.14). Нет и рациональных доказательств этой идеи. Сходная ситуация складывается вокруг таких слов и понятий как «протестовать», «оппозиция», «польза», «успех», «рациональность». «Таким образом, вся структура главных понятий современного общества есть множество юридических и политических фикций. Их цель заключается в обеспечении индивидов и социальных институтов «объективными и безличными» критериями. Но эта цель недостижима. Фикции «гражданского общества», «государства», «рынка», «бюрократии» и т.д. – следствие изобретения идеи о «свободном и автономном человеческом индивиде»(260, с. 16-17). В результате «несоизмеримость системы фикций и реальной практики определяет суть политики современного общества: индивидуализм формулирует свои требования в языке фиктивных «прав»; бюрократические организации формулируют те же самые требования в языке фиктивной «пользы» и «успеха». В итоге юридический и политический язык маскирует реальное положение дел: «Фиктивная, мнимая рациональность политических дебатов образует прикрытие произвола власти. Именно такой произвол есть решающий фактор современного общества» (Цит. по 260, с.17), – считает А. Макинтайр.

Таким образом, современная политическая система, использующая фальсифицирующий реальность идеологический язык, создает социальные ограничения для одних, в том числе и посредством ложной интерпретации реальности, и лжесвободу произвола и манипуляций для других, которая также подавляет и ограничивает большинство.

Значительный материал по языковым социальным ограничениям можно найти в работе С.Г. Кара-Мурзы «Манипуляция сознанием» (191). Автор отмечает, что язык, слово помимо информационного оказывает еще и мощное суггестивное воздействие. Например, ребенок не требует логических обоснований запретов, исходящих от взрослых, реагируя больше на интонацию, мимику, язык тела. В традиционном обществе слово и язык в целом были священны и неразрывно связаны с обозначаемыми ими явлениями и предметами. Эпоха Просвещения породила новый, аналитический, разделяющий и подчиняющий язык, в котором знак не имел тесной связи с означаемым, а, следовательно, открывались возможности для манипуляции сознанием через слово, которое можно было уже произвольно привязывать к той или иной вещи. Этот процесс совпал с началом массового книгопечатания и школьного образования, которые позволяли искоренять «туземные» традиционные языки, внедряя буржуазно-индустриальный новояз. При этом язык превратился в товар, а сказанное на нём стало определяться оплатой. Превратившись в капитал, язык стал продуктом производства со своей технологией и научными разработками, стал искусственным, стал хуже пониматься, что привело к утрате широкой способности общаться на многих языках в Европе. Слова, связанные с непосредственным общением людей, стали заменяться терминологией, не связанной с реальной жизнью и эмоциональными переживаниями: эмбарго – вместо блокада, коммуникация вместо общения и т.п. Функцией подобных наукообразных «слов-амёб» (С.Г. Кара-Мурза) является разделение интеллекта и эмоций, подавление и вытеснение последних. Эти слова-амебы «уничтожают» богатство семейства синонимов и сокращают огромное поле смыслов до одного общего знаменателя» (191, с.85). Текст, заполненный подобными словами, приобретает размытую универсальность, но малую содержательность, лишается исторических корней и измерений («электорат», «прогресс», «глобализация», «интернет»). На подобном новоязе на Западе сочиняются «политически правильные детские сказки», делаются очищенные от «антисемитизма» переводы Библии и т.п. По мнению С.Г. Кара-Мурзы зловещие пророчества Дж. Оруэлла об обществе, подавляемом специальным новоязом, искажающим смысл слов до обратного («война – это мир», «свобода – это рабство») во многом сбылись, 1984 год давно наступил.