<…>

— Ой, ты, гой, еси, — воскликнул он на старинном языке того времени.

— Ой, ты, гой, еси, исполать тебе, добрый молодец! — воскликнула боярышня, падая князю на грудь, и все заверте…

2. Мухи и их привычки.

(Очерки из жизни насекомых.)

Небольшая стройная муха с высокой грудью и упругими бедрами ползала по откосу запыленного окна. Звали ее по-мушиному – Лидия. Из-за угла выползла большая черная муха <…> Простерши лапки, она крепко прижала Лидию к своей груди, и все заверте…» (с. 82-83)

Аверченко убеждает, как губительны для литературной речи всяческого рода штампы, которые часто рождаются и начинают кочевать со страницы на страницу, из уст в уста по вине журналистов. В своих воспоминаниях один из друзей Аверченко, прочитав рассказ «Неизлечимые» писал: «… разражаешься и теряешь смысл прочитываемого, если вновь и вновь натыкаешься на «набившее оскомину» выражения…»

Аверченко не обходит стороной и новинки живописи, вызывающие подчас не меньшее удивление, а порой и откровенное негодование культурного человека. Вот впечатление журналиста, посетившего выставку картин неоноваторов, вошедших в творческое объединение «Ихневмон», так и называется рассказ:

«Там висели такие странные, невиданные мною вещи, что если бы они и не были заключены в рамы, я бился бы об заклад, что на стенах развешаны отслужившие свою службу приказчичьи передники из мясной лавки и географические карты еще не исследованные африканских озер.» (с. 54)

Примечателен диалог посетителя с билетером, рассказывавшим о том, как несчастный багетчик тщетно пытался определить, где у пресловутых «шедевров» верх и низ. Для писателя – сатирика подобное «творчество» не может оставаться безнаказанным.

Читая рассказ «Изумительный случай», мы становимся свидетелями фантастического явления: художник – модернист Семиглазов и его супруга превращаются в уродливых персонажей «семиглазовской живописи». От последствий «мутаций» героев спасает только уничтожение картин – прототипов.

Также, мы видим, что Аркадий Аверченко не принимает и отвергает новые модернистские течения в искусстве.

В рассказе «Крыса на подносе» молодые представители «нового искусства» сами оказываются подсобным материалом абсурдного действа, организованного разгневанным «поклонником»:

«А у меня свой способ чествовать молодые, многообещающие таланты: я обмазываю их малиновым вареньем, насыпаю конфетти и, наклеив на щеки два куска бумаги от мух, усаживаю чествуемых на почетное место. Есть вы будете особый салат, приготовленный из кусочков обоев изрубленных зубных щеток и теплого вазелина. Не правда ли, оригинально?» (с. 188).

В дореволюционном творчестве писателя критики усматривали ненависть «к среднему, стертому, серому человеку, к толпе, к обывателю». Нет, в эти годы в произведениях юмориста нет ненависти, скорее – недоумение, удивление, сочувствие, неприятие «серости». Люди просто «больны», они заразились пошлостью и глупостью, а смех способен излечить их. Названия книг говорят сами за себя – «Рассказы для выздоравливающих», «О хороших, в сущности, людях», «Позолоченные пилюли». Но все труднее и труднее сопротивляться засилию серости, и подчас в миниатюрах звучат уже другие ноты. «Я люблю людей. Я готов их всех обнять. Обнять и крепко прижать к себе. Так прижать, чтобы они больше не пикнули. Отчего я писатель? Отчего я не холера? Я бы знал тогда, кому следует захворать.», – здесь, в этом ироничном заявлении из книги 1915 г. «Чудеса в решете» мы можем найти истоки живого сарказма послереволюционных рассказов писателя.

3. Юмор в освещении «вечных тем» в рассказах А. Аверченко.

В прозе Аверченко есть и мотивы, относящиеся к разряду вечных. Это неумирающая тема мужчины и женщины («День человеческий», «Жена», «Мужчины»), Взаимоотношения поколений («Отец», «Старческое»), извечное противостояние взрослых и детей («О маленьких для больших»)

В рассказе «Мужчины» разоблачается сущность мужчин, их легкомыслие и безответственность. Перед нами немолодая женщина «с траурным крепом на шляпе». Она пришла к любовнику своей дочери, которая умерла с его «именем на устах» и у которой от него родилась дочь. Все это было шесть лет назад. Женщина подробно рассказывает историю их романа, но не называет имени дочери, будучи уверенной, что тот ее вспомнил. Но мужчина слушая даму, никак не мог понять, о ком идет речь. Когда женщина сообщила о ребенке, которого намерена была отдать ему, отцу на воспитание, мужчина и вовсе испугался. В конце оказалось, что женщина ошиблась номером, ей нужен был Классевич, а она попала к Двуутробникову.

Постоянными героями произведений Аверченко являются дети. До революции они были для писателя воплощением чистоты, искренности, собственного достоинства и здравого смысла. Он сочинял «о маленьких – для больших», заставляя взрослых задумываться, во что они превратили свое существование. В годы гражданской войны детская тема звучит по-новому. Аверченко показывает, как взрослые в безумии своем калечат детские души. Дети остаются для писателя средоточием всего самого хорошего, но теперь его герои – дети, лишенные детства. Счастливы те, кто еще помнит прежнюю жизнь, для кого бризантные снаряды еще не заслонили окончательно голубую ленточку с малюсеньким золотым бубенчиком («Трава, примятая сапогом»). Но все чаще и чаще персонажами рассказов становятся дети, с недоверием выслушивающие воспоминания об обедах, железных деньгах и игрушках, дети, для которых нормальная жизнь – не более чем сказка («Русская сказка»). Они не знают, что такое «завтракать» («Урок в совдепской школе»), не могут решать задачи из старых учебников, ибо их детское сердце отказывается воспринимать написанную там «неправду», и живой интерес вызывают у них уже не цветы, выросшие на поляне, а совсем другое: «детская деликатность мешает ему сказать, что самое любопытное из всего виденного сегодня – человек с желтым лицом, висячим посреди улицы на тонкой веревке» («Золотое детство»). Книги им заменяют вдранные страницы, в которые рыбник заворачивает свой товар («Володька»), а самым ненавистным сказочным героем становится Красная Шапочка («Новая русская сказка», «Русская сказка»). «Все детство держится на традициях, на уютном, как ритмичный шелест волны, быте. Ребенок без традиций, без освященного временем быта – прекрасный материал для колонии малолетних преступников в настоящем и для каторжной тюрьмы в будущем», – пишет Аверченко в рассказе «Миша Троцкий». Уничтожив прошлое, большевики не просто погубили настоящее – они убивают будущее («Отрывок будущего романа»).

Именно к рассказам о детях обращается писатель, почувствовав необходимость отрешиться от ужасов последних лет, вернуться к своей прежней – веселой манере письма. Сборник «Дети» – первая попытка сделать книгу в дореволюционной стилистике, объединить чисто юмористические произведения. Сразу скажем, что писателю не удалось обойтись без «Исторического фона» – и это вполне объяснимо. В книгу вошли рассказы, созданные за последние четыре года – годы революции и гражданской войны, и, несмотря на то, что юморист старался отбирать произведения без «злости» и без «надрыва», «мироощущение эпохи», ее разорванность, безысходность, трагизм чувствуются в каждой миниатюре. В отличие от ранних юморесок, где время от времени возникал образ «мальчика с затекшим глазом», сейчас для Аверченко нет плохих детей. Они все – как душистые гвоздики, любой – яркий цветок средь грязи и серости окружающей жизни. Но беда в том, что дети растут, превращаются во взрослых: «Увы! Желуди-то одинаковы, но когда вырастут из них молодые дубки – из одного дубка сделают кафедру для ученого, другой идет на рамку для портрета любимой девушки, а из третьего дубка смастерят такую виселицу, что любо-дорого…» («Три желудя»). Аверченко постоянно помнит об этом, и для него очень важно противопоставить страшному, расколотому миру взрослых покой и единство детей: