В действительности такое, как будто бы удивительное превращение, было естественным в силу того, что такие, казалось, далекие доктрины, как марксизм и русоцентризм сомкнулись в своей мессианской направленности. Бердяев говорил, что русская мессианская идея, проходящая через всю историю России, сливается на последнем этапе с марксистским мессианством. «Мессианская идея марксизма…, - писал он, - соединилась и отождествилась с русской мессианской идеей». И, поскольку практическая реализация марксистской концепции произошла в России, эта концепция оказалась предрасположенной к традиционным представлениям о России как «земле обетованной», указывающей всем народам путь в будущее. «Русский коммунизм, если взглянуть на него глубже, в свете русской исторической судьбы, - отмечал Бердяев, - есть деформация русской идеи, русского мессианского универсализма».

Понятно поэтому, что казавшееся непримиримым противостояние националистической и официальной интернационалистской идеологий уже вскоре после Октябрьского переворота стало приобретать все более ритуальный характер. Идея «всемирного объединения трудящихся» начала служить прикрытием имперско-агрессивных акций, таких, например, как присоединение ставших было независимыми республик, попытка захвата Польши, подавление некоторых освободительных движений и др.

Что касается доктринального мессианства, то, во многом сохраняя интернационалистскую фразеологию, идеологические штампы и стереотипы, оно стало к 1940 гг. уже по преимуществу националистическим, доходя иногда до полного абсурда, вроде попыток доказать приоритет русских чуть ли ни во всех сферах. Это сопровождалось ожесточенной борьбой с «космополитизмом», имевшей не только антизападнический и антисемитский, но и более широкий нарциссистский смысл, исключавший всякую толерантность. Этот термин приобретал здесь крайне одиозное значение, превращался в карикатурный жупел.

При современном цивилизованном употреблении такого понятия (или близких по смыслу понятий мондиализм, глобализм, планетаризм и т.п.) речь идет не об отказе от собственной культуры, самобытности, традиций, а лишь о перераспределении акцентов, о примате общечеловеческих, гуманистических ценностей, прав человека, толерантности, глобальных интересов над этноцентристскими и государственно-центристскими соображениями. Космополитический солидаризм служит преградой на пути национализма и ксенофобии, является эмоциональной и концептуальной предпосылкой разрешения межнациональных и многих других конфликтов.

Этот термин противостоит национал-патриотизму, но не патриотизму в смысле естественной любви к родине, своему народу, языку, культуре и т.д., вполне совместимой с ориентацией на планетарную толерантность и согласие. В таком значении патриотизм имеет мало общего с нарциссистским эгоцентризмом, но не исключает, даже предполагает, четко артикулируемую этническую идентификацию личности, отвергающую как национальный нигилизм, так и нарциссизм. Умеренный, просвещенный патриотизм во вполне возможном, даже неизбежном сочетании с космополитическим солидаризмом, предполагает самокритичный взгляд на себя, свой народ, его качества, историю, нынешнее положение.

Это особенно существенно подчеркнуть, когда в стране усиливаются реставрационные тенденции, поднимаются этническая нетерпимость, «патриотизм» в нарциссистской, черносотенной, нацистской трактовке. Такие настроения и такой «патриотизм» находят поддержку и поощрение со стороны властных и клерикальных структур. Насаждается традиционный славянофильский миф «о православном народе–богоносце, обладающем уникальными духовными качествами, которые позволяют ему претендовать на мессианскую роль в мировой истории. Но эту роль, согласно данному мифу, он может исполнять только благодаря безоговорочной преданности и беспрекословному подчинению православному самодержавному государству».

Толерантные, космополитические модели далеки еще от оптимальности даже в наиболее развитых странах. Ни США, ни Франция, ни Англия до сих пор не свободны от национального эгоцентризма и самодовольства. Однако важна динамика процесса: эти страны, скорее, уходят от подобной психологии или, как минимум, стремятся облекать ее в цивилизованные формы. Характерный пример – весьма успешная в последние десятилетия борьба с расовой дискриминацией в США.

Нельзя переоценить и ряд уже упоминавшихся общемировых интеграционных реалий. Со значительной долей уверенности можно рассчитывать, что традиционно конфликтогенные отношения ведущих стран мира не выйдут за цивилизованные рамки, а насущные спорные проблемы будут решаться в духе толерантности и согласия, посредством международных соглашений, обращения к наднациональным органам и процедурам. Основная причина этого, вероятно, лежит в сфере взаимных интересов, но не стоит сбрасывать со счетов также возросший уровень демократической, толерантной культуры. Уроки имперских и тоталитарных образований, истребительных войн, изоляционистских экспериментов и нарциссистских маний не прошли даром, хотя далеко не всюду и не для всех.

Итак, в числе основных тенденций развития современного мира есть несколько, фундаментальными составляющими которых являются толерантность и интолерантность. Гипотетические сценарии развития этих тенденций условно можно разделить на “пессимистические” и “оптимистические”.

Многовариантный комплекс пессимистических и апокалиптических сценариев включающий техногенную, экологическую, демографическую, военную, эпидемиологическую, террористическую и другие катастрофы, станет более вероятным и разрушительным, если к критическим ситуациям люди подойдут в условиях разъединения и взаимной нетерпимости. В этой связи принципиален постоянно возникающий вопрос, возможно ли достичь такого уровня толерантности и согласия, который предохранил бы людей от самоуничтожения, позволил преодолеть или минимизировать военные конфликты, терроризм, другие формы негативной девиантности, межгосударственные, межгрупповые, внутригрупповые деструктивные столкновения. Устранимы ли или сублимируемы ли в достаточной степени такие человеческие качества, как агрессивность, злоба, зависть, эгоизм и т.п.? Не потерпят ли государственные и надгосударственные органы неудачу в деле преодоления государственного и общественного эгоцентризма, в разрешении глобальных и региональных проблем и конфронтаций, в интеграционистских и антимилитаристских начинаниях?

Несмотря на обнадеживающую динамику конфронтации демократии и тоталитаризма, не исключены самые разные ее варианты в будущем. Нередко рисуются, например, картины «компьютерного», «робототронного», «генно-инженерного» и других изощренных форм тоталитаризма. Это варианты без «пути назад». Из оков таких диктатур вырваться уже будет невозможно. «Несовершенство» «архаичных» тоталитарных форм заключается в том, что основной принцип этих систем – принцип тотальности контроля над людьми - при всех усилиях не мог быть до конца проведен в силу недостаточности научно-технологических средств. Предполагается, что грядущие формы тоталитарных диктатур будут в состоянии избавиться от этого «недостатка», установят полный контроль над мыслями и поведением людей. А также смогут изменять самих людей в желательном для правителей направлении. Не будет «островков» толерантности, тайного диссидентства, подтачивающих систему, поскольку в распоряжении правящей элиты окажутся безотказные механизмы трансформации человеческой природы и контроля над ней. Ни у кого не возникнет желания сокрушить такой режим или вырваться из его пут: он будет казаться «естественным», единственно возможным. Социальный нарциссизм не нужно будет формировать и поддерживать посредством воспитательных, пропагандистских, изоляционистских рычагов. Он станет генетически заданной составляющей индивидуальной и массовой психологии.