Становление христианской модели наместнической власти.

Христианство было призвано, мировоззренчески обосновать самодержавную власть князя как богоданную. Однако существовавшая в конце X века социально-экономическая ситуация отнюдь не способствовала практической реализации новой мифологии власти: в Древней Руси так и не сформировались феодальные отношения. До XI века русские не знали условного землевладения которое было бы (ни в форме связанного с вассальной службой феода, ни в форме аллода, свободного от жестких служебных обязательств) связующим звеном между монархом и военно-аристократическим классом. Одним из первых этот факт констатировал В. Сергеевич, который писал, что «между князем и исполнителями его власти не было даже той поземельной связи, которая дает такую прочность отношениям феодальным и поместным. Отношения служилых людей к князю были до крайности шатки, они могли прерваться ежеминутно и по односторонней воле служилого человека [Сергеевич, 1867, с. 20].

Эта слабость собственных сил князя вынуждала его искать согласия с народом, т.е. с вечем, хотя сакральный характер последнего был утрачен. Отсутствие экономических рычагов подчинения заставляло обращаться к силовым методам воздействия, что и явилось одной из причин кровавых княжеских междоусобиц. Князья стремились захватить и удержать Киевский великокняжеский престол как высшую сакральную цель.

Кроме того, пытаясь утвердить в своем уделе единодержавную власть, только им Богом данную, удельные князья стали рассматривать свой удел как вотчину, в которой не было различий между правами суверена (политической властью) и правами собственника (экономической властью). Отсюда – их попытки дробить удел по личному усмотрению, раздавая наследство своим сыновьям. Удельная раздробленность – результат такой политики. Идея рассматривать государство как собственную вотчину пережила эпоху феодальной раздробленности и дожила до ХХ века, когда император Николай II при заполнении в 1897 году анкеты переписи населения написал, что он «хозяин земли русской».

Показателен тот факт, что первые русские святые, канонизированные Церковью – князья Борис и Глеб, - были не христианскими мучениками, а пали в 1015 году жертвами политического заговора своего старшего брата великого князя Киевского Святополка. Последний пытался реализовать то, что потом удалось Ивану Грозному: установить на Руси единодержавие. Это хорошо понимали сами жертвы преступления: в житийных памятниках, посвященных князьям, сохранилось суждение князя Бориса о том что Святополк в стремлении к единодержавию лишь подражал своему отцу Владимиру, умертвившему своего брата Ярополка и захватившему Киевский престол [Федоров, 1990, с.41].

Канонизация князей Бориса и Глеба в 1072 году была сугубо политическим решением, принятым по инициативе княжеской власти, свидетельством чему является реакция митрополита Иоанна на рассказ князя Ярослава Мудрого о первых чудесах, происходивших от мощей его убиенных братьев. Митрополит был «преужасен и в усумнении» [Федотов,с.40]. Одновременно с Борисом и Глебом от руки Святополка пал и третий брат Святослав, но о его канонизации вопрос вообще не поднимался.

Князья Борис и Глеб были канонизированы как страстотерпцы именно по тому, что практически добровольно приняли смерть от руки брата. В глазах Церкви их основная заслуга – политическое непротивление. Кровь Бориса и Глеба, ставших жертвами державных устремлений своего старшего брата, послужила укреплению теории самовластия. Ведь старшинство и есть тот принцип, на коем стремится базироваться единодержавная власть. Соответственно, их смерть – это политический долг, а канонизация – образец для подражания, получивший божественное одобрение. Эта мысль отчетливо прослеживается в «Чтении о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» - произведении конца XI века, автором которого был Нестор Летописец [Федотов, с. 40].

Впоследствии Иоанн Грозный упрекал бежавшего от его расправы князя Андрея Курбского именно в том, что будучи христианином, тот не захотел принять смерть от своего «владыки», то есть не стал подражать святым Борису и Глебу.

По сути, первый акт Православной церкви в деле о канонизации – это чисто политическое действие, направленное на поддержание тенденции к единодержавию. При этом инициатива исходила не от духовных лиц, застывших в «усумнении», а от княжеской власти, которая выступала здесь в качестве судьи от имени Небес.

Так в истории Руси начался долгий период борьбы за самодержавную власть. Абсолютно бессмысленными в этой ситуации выглядели попытки решать дела путем княжеских съездов (например, Любический, Витечевский и др.).Ведь каждый отдельно взятый князь стремился к одной цели – Киевскому княжескому столу.

Мирские властные институты (городские веча) лишились сакрального статуса и перестали быть безусловным политическим авторитетом. Однако княжеской власти было необходимо не только мировоззренчески, но и практически подавить вече как форму непосредственного участия народа в общественных делах. Этого удалось добиться только в эпоху монголо-татарского господства, которое привело к смещению акцентов в борьбе за власть. По сути, раньше не было ни экономических, ни социальных условий для установления самодержавия. Если в междоусобной борьбе князья в силу своей слабости были вынуждены заботится о привлечении народа на свою сторону, то теперь ситуация изменилась. Появился верховный арбитр – хан , и князья вместо привлечения на свою сторону народа стали заботиться о благожелательном отношении татар. Те же, в свою очередь, были заинтересованы в подавлении веча, поскольку борьба против сборщиков ордынской дани принимала форму вечевых выступлений. В 1262 году восстали Ростов, Углич, Устюг, Ярославль. В 1289 году, затем в 1320 году – опять Ростов; горожане «сотворише вече» и «изгнаша татар». В 1293 году в Твери бояре целовали крест «черным людям», а черные люди – боярам, что будут сражаться «с одиного» [История… 1992, с. 440].

Во время монгольского ига высшей властью для русских стал «царь татарский» - богдыхан – «могущество Бога на Земле», как значилось на печати Чингисхана. Эта новая властная модель была признана и Православной церковью, молившейся за богдыхана. Русские князья фактически превратились в сборщиков дани и руководителей карательных отрядов, они удерживали народ в повиновении «царю татарскому». Церемониал встречи ханских послов московскими князьями наглядно свидетельствует об унизительном положении последних: «Князь выходил за город навстречу всякому послу ханскому и ежегодно приезжавшему сборщику податей и пеший вел его лошадь под уздцы до дворца. Посол садился на княжеский престол, а князь, преклонив колени, выслушивал посольство» [Савва, с.215].

Следовательно, описывая это время, можно говорить о частичной десакрализации княжеской власти. Ведь признанным сакральным владыкой являлся «царь татарский», русские же князья получали от него ярлыки на княжение. Это разрушало сакральную формулу «богоданности» княжеской власти. Идея о «царе татарском», по существу, способствовала и десакрализации христианского догмата о «едином христианском царе» в Константинополе.