Конечно, издание Гражданского кодекса в условиях советского общества имело и прогрессивное значение. Кодекс — пусть и в деформированном виде — все же реально, в самой гуще жизни представлял дореволюционную правовую культуру. В саму практику применения предусмотренных им юридических средств и механизмов (построенных на частноправовых началах) он все же вносил какие-то элементы частного права. И конечно же, он даже в неимоверно сложных российских условиях того времени послужил предпосылкой для развития цивилистической науки, для деятельности таких выдающихся ученых-цивилистов, как М.М. Агарков, С.И. Аскназий, С.Н. Братусь, А.В. Венедиктов, А.М. Винавер, Д.М. Генкин, О.С. Иоффе, И.Б. Новицкий, В. К. Райхер, В.И. Се-ребровский, Е.А. Флейшиц, Р.О. Халфина, Б.Б. Черепахин, и многих других. Для создания ими, их сотрудниками, учениками замечательных трудов по проблемам гражданского права (и это знаменательно, например, что работа Б.Б. Черепахина о частном и публичном праве вышла в свет в 1926 г., когда уже прозвучала грозная установка - пусть и неопубликованная - насчет того, что “мы ничего частного не признаем”; впрочем, вскоре, в начале 1930-х гг., Борис Борисович был отстранен от научной и педагогической работы .).

Тем не менее следует отдавать ясный отчет в том, что советское гражданское законодательство, построенное на нормативном материале Гражданского кодекса РСФСР 1922 г., отличалось - как это ни парадоксально - во многом опубличенным характером и реально имело в жизни общества ограниченное значение.

Советское гражданское законодательство не только было “обезображено” партийными директивами и утратило свое значение как законодательство частного права, но и с правовой стороны реально действовало главным образом в качестве подсобного, “оформительского”, технико-юридического средства сугубо практического порядка (и в основном проявляло свою частноправовую природу через юридические конструкции и категории и несколько полнее – в узкой сфере, преимущественно в бытовых отношениях). В условиях коммунистического строя гражданские законы и не могли реализовать свое основное историческое предназначение - стать решающим фактором формирования современного гражданского общества. К сожалению, они даже выполняли идеологическую функцию по “прикрытию” тоталитарного репрессивного режима, командно-административной экономики.

Ситуация в принципе не изменилась в последующее время, в 1930 - 1980 гг. Более того, изданный после смерти Сталина и устранения “крайностей” его режима Гражданский кодекс 1964 г. хотя и воплощал определенные технико-юридические достижения цивилистики (в его подготовке участвовали многие видные советские цивилисты), но уже напрямую имел идеологизированный характер, прямо, текстуально связывал советское гражданское право с идеями коммунизма, социалистической системой, а в правовом отношении, по-прежнему легализуя вмешательство власти в гражданские отношения, напрямую проводил ряд сугубо социалистических начал - приоритет государственной собственности, верховенство “плана” над договором, принцип “реального” исполнения обязательства и др.

Выгодно отличается от кодексов 1922 и 1964 гг. Закон, названный “Основами гражданского законодательства” и принятый уже в условиях перестройки в 1991 г. В этом общесоюзном кодифицированном акте по гражданскому законодательству впервые были устранены указанные выше идеологические элементы и постулаты, включен ряд современных гражданско-правовых институтов и конструкций (в том числе по вопросам собственности, акционерных обществ и др.). Но и этот документ в полной мере не отразил современных достижений культуры современного гражданского права, всего современного цивилистического правового инструментария, а главное - не стал еще Кодексом частного права, выражением и инструментом реализации основополагающих частноправовых начал.

Вот такова истинная драма советского гражданского права, особенно в той его части, которая строилась по конструкциям ГК 1922 г., воспринявшим через дореволюционные проекты достижения мировой частноправовой культуры. Оно находилось в непреодолимом противоречии (настойчиво сглаживаемом советскими цивилистами) с “планом”, “приоритетом государственной собственности” и другими управленческими, административными юридическими реалиями советского времени, упорно вводимыми официальной догмой в содержание гражданского права как отрасли социалистической правовой системы.

Отсюда и ущербность всей юридической системы, существовавшей в советском обществе. Эта ущербность состояла не только в ее заидеологизированном и репрессивном характере, но еще и в том, что в ней сообразно коммуно-большевистской догме существовала нацеленность на изничтожение, полное искоренение частного права в основных областях общественной жизни (напомню ленинские слова — “мы ничего частного в хозяйстве не признаем”). Благодаря этому советское право приобрело однобоко публичные содержание и направленность, и это стало характерным даже для такой, казалось бы, исконной обители частного права, как гражданское право, цивилистика.

Драма частного права в России, наряду со всеми иными негативными характеристиками, имеет еще одну неблагоприятную сторону, быть может, наиболее гибельную для нашего Отечества, его будущего.

Политика на изничтожение частного права в советском обществе во многом в реальной жизни увенчалась успехом. Оно фактически было изгнано из основных сфер жизни общества. Отношения в народном хозяйстве по большей части регулировались правительственными постановлениями и ведомственными актами (“инструкциями”). В арбитражных учреждениях лишь изредка, в случае каких-то заковыристых казусов, делались ссылки на Гражданский кодекс. По сути дела, действие Гражданского кодекса как такового сохранилось в советских условиях, начиная с 1930-х гг., главным образом в области бытовых отношений да во внешнеторговых операциях.

Но здесь дал знать о себе некий твердый, неумолимый закон человеческого бытия. Столь же жесткий, как и необходимость частной собственности для человека. Даже в самом что ни на есть тоталитарном обществе (кроме, и то, пожалуй, с немалыми допусками, теократических монархий, где каждая человеческая особь -“абсолютный раб”). Поскольку в нашем мире на поприще реального бытия вышел отдельный, автономный человек, то само его существование как самостоятельного индивидуума невозможно в

принципе, если он не имеет опоры в “вещах” (стало быть, в своей, частной собственности) и опоры в праве, притом именно в частном праве.

Потому-то частное право - поскольку сохраняется существование человека как самостоятельного индивидуума - является неуничтожимым, “вечным”.

И когда частное право целенаправленно и упорно изгоняется из официальной, “видимой” жизни общества, то тогда оно уходит в “тень”, коренным образом теряя при этом свою цивилизационную суть. Потому что “тень” - это не что иное, как криминал, преступный мир. Или, во всяком случае, нечто тайное, скрытое от глаз, находящееся на зыбкой грани с криминалом. И людям, знакомым с “экономикой социализма”, известно, что ее реальная жизнь в большой, нередко подавляющей части проходила за кулисами официальных планов и плановых договоров через руки оборотистых снабженцев и завскладами, притом по твердым, но примитивным критериям в общем-то частно-правового порядка (“ты мне - я тебе”, “по договоренности”, “уважь”, “я простил - ты прости” и т. д.). Таким правилам, которые в обстановке социалистической тотальной государственности неизбежно охватывали также и аппарат, партийное и советское чиновничество, когда нужно “отблагодарить”, “поделиться”.