Мифологических Кухулин, исторический Помпей, Синдбад-Мореход, Фея Маб, Люцифер, Змей, рыцари, принцессы, императоры, жрецы, пираты и, естественно, конквистадоры заполнили собой страницы сборника.

Детский страх. Олицетворенный в злом зверьке («Крыса»), Медведица-ночь, убегающая от преследования («В небесах»), нежная и бледная гостья в пепельной одежде («Смерть»), красавица, заблудившаяся в лесу («Принцесса»), бледный рыцарь, проскакавший на вороном коне («Влюбленная в дьявола»), юный маг и царица беззаконий («Заклинание»), удивительные животные («Гиена», «Ящер», «Носорог»), – трудно перечислить оживленные и преображенные фантазией Гумилева эмоции, понятия, символы и образы, возникшие на страницах этой книги. Здесь и веяния потустороннего мира («Пещера сна», «За гробом»), и кошмарные видения («Ужас»), экзотические образы («Невеста льва»), кровавые забавы («Игры»).

Картинно обставлен уход из жизни («Самоубийства»), романтична история жены могучего вождя, полюбившей европейца («Озеро Чад»), эффектны исторические сцены («Основатели», «Каракалла», «Помпей у пиратов»). Стихи эти – ответ на потребность человека в необычайном, не здешнем, уводящем от серой скуки повседневности.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только Луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит Земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про горную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…

Ты плачешь? Послушай… Далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф. (98)

В этом сборнике Гумилев, по мнению критика А. Павловского, медленно сводит «поэзию по золотой лестнице символизма на землю», пытается «насытить слово, уставшее от эфира и иносказаний предметностью, плотью и твердым смыслом».[23] Исследователи отмечали, что поэт говорит о мире «подчеркнуто нереальном», но почему-то воспринимаемом «осязаемым и зримым», что сказочная декоративность стихов ощущается как большая реальность по сравнению с самой действительностью. Новая, «сотворенная» реальность выступает у Гумилева в экзотическом, карнавально-театральном виде («Маскарад», «Сада-Якко»); нарочито красочен, экстравагантен фон (Содом, «Тростники медлительного Нила», Каир, озеро Чад, Древний Рим).

Однако уже здесь некоторые исследователи усматривают формирование «специфического чувства историзма в акмеистической поэтике, характеризующегося личной привязанностью к ценностям иных эпох», воспринимаемых свежо и непосредственно.

Книга «Жемчуга» (1910) знаменуем завершение первого периода творчества Гумилева. Это своего рода элегическое прощание с символизмом и романтическими декорациями ранних стихов. Вряд ли следует соглашаться с критиками, которые, подобно А. Павловскому, утверждали, что «Жемчуга» – «мало интересная» книга, стихи которой переполнены «романтическими штампами» и «кажутся едва ли непреднамеренно оторванными от какой-либо живой конкретности… представляя собой игру насквозь книжного воображения». Здесь нет ничего надуманного, искусственного, вторичного. Дело в том, считает В. Брюсов, что поэт «сам создает для себя страны и населяет их им самим сотворенными существами: людьми, зверями, демонами. В этих странах, – можно сказать, в этих мирах, – явления подчиняются не обычным законам природы, но новым, которым повелел существовать поэт…» И если встречаются нам в этом мире имена, знакомые нам по другим источникам: античные герои, как Одиссей, Агамемнон, Ромул, исторические личности, как Тимур, Данте, Дон Жуан, Васко-де-Гама, некоторые местности Земного шара, как степь Гоби, или Кастилия, или Анды, – то все они как то странно видоизменены, стали новыми, неузнаваемыми, неповторимо «гумилевскими», отнюдь не похожими на трафаретные книжные картинки из «Библиотеки приключений».

Брюсов, которому была посвящена книга, писал: «Страна Гумилева – это какой-то остров, где-то за «водоворотом» и «клокочущими пенами» океана. Там есть пленительные, всегда «ночные» и вечно «вечереющие» горные озера. Кругом «рощи пальм и заросли алоэ», но они полны «мандрагорами, цветами ужаса и зла». По стране бродят вольные дикие звери: «царственные барсы», «легкие волки», «блуждающие пантеры», «слоны-пустынники», «седые медведи», «вепри», «обезьяны». По временам видны «драконы», распростершиеся на оголенном утесе… Герои Н. Гумилева или какие-то томные рыцари, в гербе которых «багряные цветы» и которых даже женщины той страны называют «странными паладинами», или старые конквистадоры, заблудившиеся в неизведанных цепях гор, или капитаны, «открыватели новых земель», в высоких ботфортах, с пистолетом за поясом, или царица, царствующая над неведомыми народами чарами своей небывалой красоты, или мужчины, «отмеченные знаком высшего позора», или, наконец, просто бродяги по пустыням, в смерти соперничающие с Гераклом. Тут же. рядом с ними стоят существа совсем фантастические или, по крайней мере, встречаемые весьма редко: «угрюмые друиды», повелевающие камнями, «девушки-колдуньи», ворожащие у окна тихой ночью, некто «привыкший к сумрачным победам», и таинственный скиталец по всем морям «летучий голландец». И удивительные совершаются события в этом мире среди этих удивительных героев…»

В «Жемчугах» в духе романтических традиций автор живописует кровавые сцены мести («Камень»), гибели в сражении («Поединок») или под натиском стихии («Лесной пожар»). Смерть – подвиг («Орел»), Любовную муку («Это было не раз…»), бездомность сердца («Старина») и собственный погребальный костер («Завещание») поэт воспевает с явным тяготением к декоративности, сгущенной преувеличенности события и чувства.

И, кажется, в мире, как прежде, есть страна,

Куда не ступала людская нога,

Где в солнечных рощах живут великаны

И светят в прозрачной воде жемчуга. (167)

В этом стихотворении небольшого цикла «Капитаны» звучит еще один существенный для поэта мотив, присущий всем, «кто дерзает, кто хочет, кто ищет», – следование зову Музы Дальних Странствий.

Зов Музы Дальних Странствий отчетливо слышится в поэме «Открытие Америки», вошедшей в сборник «Чужое небо» (1912):

Свежим ветром снова сердце пьяно,

Тайный голос шепчет: «Все покинь!»

Перед дверью над кустом бурьяна

Небосклон безоблачен и синь,

В каждой луже запах океана,

В каждом камне веянье пустынь.

……………

Веселы, нежданны и кровавы

Радости, печали и забавы

Дикой и пленительной земли;

Но всего прекрасней жажда славы;

Для нее родятся короли,

В океанах ходят корабли. (226-227)