Потерянного навсегда.

И вот опять восторг и горе,

Опять, как прежде, как всегда,

Седою гривой машет море,

Встают пустыни, города. (318)

Вернуть «потерянное навсегда» человечеством, не пропустить что-то настоящее и неведомое во внутреннем бытии людей – хочет герой. Поэтому называет себя «хмурым странником», который «снова должен ехать, должен видеть». Под этим знаком предстают встречи со Швецией, норвежскими горами, Северным морем, садом в Каире. И складываются на вещной основе емкие, обобщающие образы печального странничества: блуждание – «как по руслам высохших рек», «слепые переходы пространств и времен». Даже в цикле любовной лирики читаются те же мотивы. Возлюбленная ведет «сердце к высоте», «рассыпая звезды и цветы». Нигде, как здесь, не звучал такой сладостный восторг перед женщиной. Но счастье – лишь во сне, в бреду. А реально – томление по недостижимому:

Вот стою перед дверью твоею,

Не дано мне иного пути.

Хоть я знаю, что не посмею

Никогда в эту дверь войти. (325)

Неизмеримо глубже, многограннее и бесстрашнее воплощены уже знакомые духовные коллизии в произведениях лучшего сборника Гумилева – книге «Огненный столп» (1921)

Стихотворения рождены вечными проблемами – смысла жизни и счастья, противоречия души и тела, идеала и действительности. Обращение к ним сообщает поэзии величавую строгость, чеканность звучания, мудрость притчи, афористическую точность.

В богатое, казалось бы, сочетание этих особенностей органично вплетена еще одна. Она исходит от теплого, взволнованного человеческого голоса. Чаще самого автора в раскованном лирическом монологе. Иногда – объективизированных, хотя весьма необычно, «героев». Эмоциональная окраска сложного философского поиска делает его частью живого мира, вызывая сопереживание.

Чтение «Огненного столпа» побуждает чувство восхождения на разные высоты. Невозможно сказать, какие повороты авторской мысли больше тревожат в «Памяти», «Лесе», «Душе и теле».

Уже вступительная строфа «Памяти» магнетизирует горьким обобщением:

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела. (415)

Но затем воображение потрясено конкретной исповедью поэта о своем прошлом. И одновременно – понимаем несовершенство людских судеб. Эти первые девять проникновенных четверостиший подводят к преобразующему тему аккорду:

Я – угрюмый и упрямый зодчий

Храма, восстающего во тьме,

Я возревновал о славе Отчей

Как на небесах, и на земле. (416)

А от него – к мечте о расцвете земли, родной страны. Здесь, однако, еще не поставлена точка. Заключительные строки, частично повторяющие изначальные, несут новый грустный смысл – ощущение временной ограниченности человеческой жизни. Симфонизмом развития обладает небольшое стихотворение, как и многие другие в сборнике.

Редкой выразительности достигает Гумилев соединением несоединимых элементов. Лес в одноименном лирическом произведении неповторимо причудлив. В нем живут великаны, карлики и львы, появляются «женщина с кошачьей головой». Это «страна, о которой не загрезишь и во сне». Однако кошачьеголовому существу дает причастье обычный кюре. Рядом с великанами упоминаются и рыбаки и… пэры Франции. Что это – возвращение к фантасмагории ранней гумилевской романтики? Нет, фантастическое снято автором: «Может быть, тот лес – душа моя…» Для воплощения сложных запутанных внутренних порывов и предприняты столь смелые ассоциации. В «Слоненке» с заглавным образом связано трудно связуемое – переживание любви. Она предстает в двух ипостасях: заточенной «в тесную клетку» и сильной подобной тому слону, «что когда-то нес к трепетному Риму Ганнибала».

«Шестое чувство» сразу увлекает контрастом между скудными утехами людей и подлинной красотой поэзии. Кажется, что эффект достигнут. Как вдруг в последней строфе мысль вырывается к иным рубежам:

Так, век за веком – скоро ли, Господь? –

Под скальпелем природы и искусства,

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства. (429)

И построчные образы чудесным совмещением простейших слов-понятий уводят нашу душу к дальним горизонтам. Невозможно иначе реагировать на такие находки, как «скальпель природы и искусства», «билет в Индию Духа», «сад ослепительных планет», «персидская больная бирюза»…

Тайн поэтического колдовства в «Огненном столпе» не счесть. Но они на одном пути, трудном в своей главной цели – проникнуть в несовершенство человеческой природы. предсказать желанные перспективы ее перерождения.

Несмотря на переломы революционного времени, на разочарование Гумилева в своей судьбе («Заблудившийся трамвай»), «Огненный столп» дарит и светлое, прекрасное чувство, преклонения перед красотой, любовью, поэзией. Мрачные силы всюду воспринимаются недопустимой преградой духовному подъему:

Там, где все сверканье, все движенье,

Пенье все, – мы там с тобой живем.

Здесь не только наше отраженье

Полонил гниющий водоем. (445)

Сама по себе мечта представить героическую душу была светлой и очень нужной эпохе 20-х годов.

В «Костре» и «Огненном столпе» находи «касания к миру таинственного», «порывания в мир непознаваемого». Имелось, наверное, ввиду обращения Гумилева к сокрытому в глубине «его невыразимому прозванью» и пр. Но тут скорее противоположность ограниченным силам слабого человека, символическое обозначение возвышенных идеалов. Им сродни образы звезд, неба, планет. При некоторой «космичности» ассоциаций, стихи сборников выражали взгляд на вполне земные процессы. Но, несмотря на это, поэт сохраняет и здесь романтическую исключительность своего лирического «Я».

В заключении данной главы мы хотим представить вашему вниманию анализ одного из стихотворений сборника «Жемчуга». Герои данного произведения – подлинно гумилевский тип романтика, искателя приключений, поэтому и само творение поэта можно смело назвать одним из ярких примеров романтической лирики.

Анализ стихотворения «Старый конквистадор» Н. С. Гумилева.

Старый конквистадор.

Углубясь в неведомы горы,

Заблудился старый конквистадор,

В дымном небе плавали кондоры,

Нависали снежные громады.

Восемь дней скитался он без пищи,

Конь издох, но под большим уступом

Он нашел уютное жилище

Чтоб не разлучаться с милым трупом.

Там он жил в тени сухих смоковниц,

Песни пел о солнечной Кастилье,

Вспоминал сраженья и любовниц,

Видел то пищали, то мантильи.

Как всегда, был дерзок и спокоен

И не знал ни ужаса, ни злости,

Смерть пришла, и предложил ей воин

Поиграть в изломанные кости.

Стихотворение «Старый конквистадор» было написано в 1908 году и входит в сборник стихов «Жемчуга» (1910), третий по счету. В самом начале анализа этого стихотворения следует обратить внимание на два следующих факта. Во-первых, книга «Жемчуга» знаменует завершение первого периода творчество Гумилева, это своего рода элегическое прощание с символами и романтическими декорациями ранних стихов. Во-вторых, образ конквистадора не нов для Гумилева: символ первого сборника поэта, герой стихотворения «Я конквистадор в панцире железном…», завоеватель жизни, покоритель судьбы изменяется в «Жемчугах». В центре анализируемого нами произведения – «старый конквистадор» (словосочетание вынесено в заглавие стихотворения). Возникает вопрос: как изменился герой ранней лирики Гумилева, остался ли он тем же покорителем, завоевателем, отважным героем, поклоняющимся мечте, любви, «звезде», не страшащийся преград? Или конквистадор теперь действительно «старый», не только телом, но и душой?