Именно отсюда его удивительное постоянство. В 16 лет Роналд полюбил 19-летнюю Эдит Братт, тоже сироту. Это была самая обычная «первая любовь» тогдашнего образованного подростка —романтическая, рыцарственная, вычитанная из книг. Только продолжалась она необы­чайно долго — до самой смерти писателя. Как водится влюблённым при­шлось столкнуться с суровыми препятствиями. Вскоре опекун Роналда запретил ему встречаться с Эдит и даже писать ей. И что же? Тот подчи­нился — как настоящий консерватор, привыкший уважать закон и авто­ритет. А через три года, ровно в день своего совершеннолетия, отправил Эдит письмо с предложением руки и сердца; узнав же, что она помолвле­на с другим, добился разрыва помолвки. В браке они жили спокойно и счастливо — в течение почти 60 лет; он пережил её на два года. И всё это время чувство Толкина оставалось всё таким же романтическим и книжным. Он не переставал культивировать миф об Эдит как бессмерт­ной эльфийской деве Лючиэнь, полюбившей его, смертного героя Берена. Эти придуманные Толкином-лингвистом имена и стали итогом сюжета: на её надгробной плите выгравировано имя Лючиэнь, на его — Берен.

Толкин был постоянен во всём: и в возвышенных чувствах, и в быту. В течение десятилетий он сохранял один и тот же круг друзей-«инклингов», собирающихся у камина или в баре «Орёл и ребёнок» за кружкой пива. И был неизменно верен привычкам своих буржуазных предков: фотографировался всей семьёй (жена, три сына и дочь), одевал­ся не то чтобы скромно, но как положено по стандарту среднего класса, был аккуратен и много работал. Единственной чертой, выделявшей его в быту, была манера уютно попыхивать трубкой.

В чьём же ещё характере мы сможем увидеть это типично англий­ское соединение высокой рыцарственности и буржуазной середины? Конечно, в характере хоббита, толкиновского alter ego.

И всё же судьба настоящего англичанина Толкина была бы самой обычной, если бы не одно чудо. Чудом этим стала книга, опубликован­ная, когда её автору было уже 63 года. Книга, признанная специалиста­ми шедевром «высокой» литературы и вместе с тем неслыханно популяр­ная. Путь к ней был долгим и трудным. А началось всё с игры.

В течение многих лет Толкина знали как замечательного универси­тетского преподавателя и учёного-филолога — но не более того. А между тем не столько филологическая карьера занимала его, сколько филологи­ческая игра. Филологом Толкин был, можно сказать, ещё с детства; играл же — до самой старости. Играючи изучал языки: к восьми годам уже знал французский, немецкий, латынь, греческий; к восемнадцати — испанский, среднеанглийский, англосаксонский, древнеисландский, гот­ский, финский; к двадцати — ещё и валлийский. А затем — играл с язы­ками. Школьником мог превратить в игру обязательные дебаты на латы­ни: то, изображая посла, выступающего перед Римским Сенатом, легко заговорит на греческом, то, войдя в роль посланца варварских племён, так же легко перейдёт на готский. Студентом — мог забавляться перево­дом детской песенки о шести потерянных пенсах на англосаксонский. Студентом —мог забавляться переводом детской песенки о шести потерянных пенсах на англосаксонский.

При этом Толкину была свойственна редкая для игрового сознания целеустремлённость в игре. Ему всегда было тесно в рамках официаль­ной филологии; он хотел ещё играть в филологию — по правилам столь же систематическим, что и в науке.

Для этого ему была необходима особая среда — друзей, единомыш­ленников, соратников по игре. Первый свой филологический кружок, «Чайный клуб», Толкин основал ещё в школе — чтобы вместе с друзьями декламировать наизусть аллитерационные поэмы и пересказывать саги. И в течение последующих сорока лет он неизменно организовывал неофициальные сообщества и клубы — несмотря ни на что.

Даже после тяжёлого шока, испытанного Толкином на передовой в битве при Сомме (1916), и гибели двух его друзей по «Чайному клубу» довоенные игровые замыслы остались для него в силе. Толкин меньше всего обращал внимание на разговоры о «потерянном поколении»; он просто продолжал своё дело и свою игру с того места, на котором его прервала война. На смену уничтоженному войной филологическому со­обществу возникали новые, среди них — знаменитое объединение «инк­лингов».

Как же Толкин стал писателем? В литературу Толкина привела именно игровая филология. Изучая древние языки, он придумывал на их основе новые языки; комментируя средневековые тексты, он сочинял в подражание им собственные тексты. До определённого времени игра не препятствовала филологической карьере Толкина, поначалу казавшейся блистательной: в 27 лет он уже участвует в создании нового Оксфордско­го словаря английского языка, в 32 (необычайно рано) становится окс­фордским профессором. Но начиная с рубежа двадцатых-тридцатых го­дов падает его публикаторская активность, а преподавание осознаётся как рутина. Наконец, лекции тридцатых годов — «Беовульф: чудовища и критики» и «О волшебных историях» — прямо объявляют о переходе автора в оппозицию к академической науке: тема лекций — защита сво­бодной фантазии от рационализма критиков. В эти годы и осуществля­ется прорыв филолога в литературу.

Однажды рукопись сказочной повести Толкина «Хоббит», написан­ной им в процессе игры со своими детьми, случайно попала в издатель­ство «Аллен энд Ануин». Отправив рукопись в редакцию, Толкин принял вызов. Судьба повести в итоге была решена самым строгим для детской книжки критиком — десятилетним сыном издателя. «Хорошая книга, го­дится для всех детей от 5до 9» —таков был слегка высокомерный вер­дикт. После этого автору только оставалось доработать рукопись, а изда­телю — напечатать её.

После успеха сказки от Толкина, конечно потребовали «ещё хобби­тов». Но то, что последовало дальше, иначе как чудом не назовёшь. В процессе работы над продолжением «Хоббита» у Толкина неожиданно возник замысел грандиозной эпопеи. Началось всё с записи Толкина на полях своей рукописи: « использовать мотив возвращения кольца».

Если герою Толкина хоббиту вначале кольцо казалось лишь удачной находкой, то его создателю Толкину — удачным сюжетным ходом. И на героя, и на автора оно в итоге оказало чудесное воздействие. И на того, и на другого чудо это наложило огромную ответственность.

Центральной фигурой толкиновской эпопеи является неказистый и трусоватый хоббит (от латинского homo/человек/ и английского rabbit/кролик/), своеобразный символ «обычного» человека, несущего на плечах своих груз истории, который, пройдя по мере повествования своеобраз­ную инициацию, трансформируется, обретая высокую душу и даже иной облик, получая в награду за свои испытания «визу на въезд» в блажен­ную дальнюю страну. Но рядом с ним бок о бок через всю эпопею прохо­дят романтический воин — высокородный потомок нумеронцев Арагорн и маг Гэндальф. Таким образом, перед нами триада — обыватель, воин и маг. Все остальные спутники этой троицы выступают в качестве свое­образного дополнения, представляя как хорошие, так и плохие гипер­болизированные качества главных героев. Собственно говоря, именно хоббит Фродо является метафизическим сдерживающим центром в этом своеобразном симбиозе, где маг обеспечивает магическую, а рыцарь Арагорн — физическую неуязвимость. Сам Фродо не обладает никакими явными достоинствами, но именно он и именно в силу своей слабости способен без опасности для себя и окружающих владеть Кольцом Все­властья. Зато Гэндальф и Арагорн обладают практически неограничен­ными возможностями: один — в области магии, другой — на поле ры­царских искусств. Эти трое «скованы одной цепью» на время выполне­ния «ответственного задания», в котором решается судьба Средиземья.