План

1.Цели и задачи творческой работы.

2.Джон Роналд Руэл Толкин.

3.Джон Уиндем.

4.Станислав Лем.

5.Роджер Желязны.

6.Аркадий и Борис Стругацкие.

7.Генри Лайон Олди.

8.

Научная фантастика, чем больше о ней думаешь, кажется все более разнородной и многоликой. Читая советских и зарубежных авторов, сталкиваешься с удивительно широким диапазоном тем, художественных решений, творческих приемов. На длительном пути развития фантастика вобрала в себя всё: наивные представления о силах природы и сказочные «прототипы гипотез», утопические начертания идеального общества и научные социальные прогнозы, допущения парадоксальных условных возможностей и самые невероятные предпосылки для логического обоснования поражающих воображение ситуаций.

Типологию фантастики выражают эпитеты: мифологическая, сказочная, утопическая, приключенческая, географическая, техническая, философская, социальная, психологическая, юмористическая, политическая, сатирическая, детективная, пародийная . Набор далеко не полон!

Пожалуй, никакой другой вид литературы не вызывал столько разноречивых суждений, начиная с определений ее главных особенностей, взаимоотношений с наукой, с художественным реалистическим методом, роли и места в литературном процессе.

Как только заходит речь о фантастике, немедленно возникают вопросы.

Правомерно ли называть ее жанром, зная, что она охватывает различные жанровые формы прозы, драматургии, поэзии, проникает в кинематограф, театр, живопись, в любые виды искусств?

Можно ли провести четкую границу между научной и ненаучной фантастикой, зная, что даже жесткие обоснования небывалых возможностей, идей и гипотез нередко оказываются мнимонаучными, а в произведениях сказочных встречаются неожиданные прозрения?

Следует ли считать научную фантастику художественным аналогом прогностики, зная, что многие признанные авторы обходятся без всяких прогнозов и нисколько от этого не проигрывают?

Одни находят ее генетические корни в древних мифах и волшебных сказках, другие объявляют ее детищем НТР, отсекая связи с историческим прошлым, даже и не столь отдаленным.

Одни признают ее младшей сестрой приключенческой литературы для подростков, соединяющей развлечение с поучением, другие хотели бы видеть в ней современную «натурфилософию», призванную истолковывать мироздание и назначение человека, через которого, говоря словами Энгельса, природа познает самое себя.

Одни выделяют на первый план педагогическую функцию научной фантастики, умаляя её эстетические задачи, другие не усматривают никакой специфики, кроме фантастических сюжетов и образов, искони присущих художественному творчеству, и сводят суть к однозначной формуле: «Фантастика — литература».

В каждом из подобных суждений есть своя правота, и ни одно из них не выражает явления в его изменчивой сложности.

Фантастика всеобъемлюща и, по существу, безгранична, как безграничен творящий разум, возносящийся все выше и выше по спиралям познания. В образах, не адекватных действительности, но отнюдь не чуждых жизненной правде, она воплощала по все времена и надежды, и тревоги человечества — светлые мечты о будущем и предупреждения о бедах и катастрофах на извилистых дорогах прогресса.

Превращение науки в непосредственную производительную силу наложило столь явственный отпечаток на общественное бытие и сознание, что это не могло не сказаться и в производстве духовных ценностей. «Драма идей», «приключения мысли», «судьба открытия» — привычные в наши дни понятия — определяют глубинный смысл романов о науке и ее творцах, произведений о поисках истины в разных областях приложения беспокойного ищущего ума. Заметно возрастает значение так называемых «пограничных жанров», сближающих обе сферы познания — художественную и научную. Бурное развитие фантастики, документальной и научно-художественной прозы неотделимо от веяний НТР. Все это, по определению В. Ивашевой, — «литература научного поиска и прогноза», вызванная к жизни «потребностью отражения и даже опережающего осмысления научного развития».

В конечном счете, все зависит от замысла. Когда главное — проблемы и антураж, герой тускнеет. Когда идеи от человека не отделяются, а способствуют выявлению человеческой сущности, достигается наибольший эффект. Но одно не исключает другого. Специфика фантастических проблем и коллизий влияет на структурные признаки даже и таких вещей, где на первом плане — яркая личность.

Настоящей Библией фэнтези стал роман профессора англо­саксонской литературы Оксфордского университета Д. Толкина «Влас­телин колец».

Будущий писатель родился 3 января 1891(2) года в городе Блумен­фонтейне. Хотя местом его рождения была Оранжевая Республика, хотя его отец, Артур Толкин, был потомком саксонских немцев, эмигрировав­ших в Англию в конце 18 века (внук германского иммигранта форте­пьянных дел мастера Толькюна), тем не менее Джон Роналд Руэл Тол­кин вырос настоящим англичанином.

От Южной Африки у мальчика осталось только смутное воспоми­нание — о жаре и пыли: жаркий климат дурно влиял на его здоровье, и пяти лет он переехал с матерью в Бирмингем. Зато тем сильнее было дет­ское впечатление от английского сельского ландшафта как волшебной страны — по контрасту с южноафриканской степью. Отец же запечат­лелся в памяти юного Роналда только инициалами на чемодане: Артур Толкин умер от лихорадки вскоре после того, как отправил семейство в Англию. Решающее влияние на формирование его личности оказала мать, стопроцентная англичанка, дочь бирмингемского коммивояжёра Мэйбл Саффилд. « Хотя зовут меня Толкин, по вкусам, талантам и вос­питанию я — Саффилд» [1], — считал писатель.

Настоящему англичанину положено быть своеобычным человеком («оригиналом») и вместе с тем консерватором. Таким Толкин и был. Ори­гинальные черты были им явно унаследованы от матери. После смерти мужа она неожиданно приняла католичество и, несмотря на гонения родни, воспитала-таки Роналда истинным католиком. Более того, когда тринадцати лет мальчик остался сиротой (Мэйбл Толкин умерла от диа­бета в 1904 году), он был взят под опеку не кем-то из родственников, а исповедником матери, католическим священником Фрэнсисом Морга­ном. Так в протестантском окружении вера Толкина стала его крепо­стью; что ж, очень по-английски. Другую «странность» — страсть к язы­кам — Роналд тоже унаследовал от матери. Её уроки дали самые не­обычные всходы: мало того, что будущий оксфордский профессор вы­учил с десяток языков, он ещё столько же языков придумал сам. Толкин подшучивал над собой: «сумасшедшее хобби», «бессмысленные волшеб­ные языки»; и всё же втайне усматривал в этой игре свою особую мис­сию как англичанина — создать «мифологию для Англии».

Консерватизм Толкина сказывался не только в его политических взглядах (он принимал британский империализм как явление природы и терпеть не мог коммунистов) и не только в его литерных вкусах (англий­ская литература для него заканчивалась там, где она начиналась для всех прочих, — на творчестве Чосера). Важнее другое —глубокий житей­ский консерватизм Толкина.