Легенду о проживании Есенина в "Англетере" также раздувал ЛевРубинштейн, автор книги воспоминаний "На рассвете и на закате”. Воспоминаний фальшивых и явно заказных. Мемуарист описывает, как некий ''высокий угрюмый человек", по его словам, ''кто-то из заезжих московских поэтов", спрашивал Есенина, (место встречи не называется), где он остановился в Ленинграде. Псевдоромантический сумбур продолжается и на последующих страницах, когда появляются все те же суетливый Эрлих и заботливая "тетя Лиза. Дабы упрочить версию о существовании "Елизаветы Устиновой", Лев Рубинштейн выдумал даже пятнадцатилетнюю ее сестру Варю, которая "сходила с ума" по красавцу поэту Есенину.

Как и у других фарисеев, заметавших следы убийства, у Льва Рубинштейна важнейшая задача - во что бы то ни стало убедить читателей: Есенин жил в "Англетере". С этой целью он приплетает имяИльи Ивановича Садофьева, председателя Ленинградского Союза поэтов, который якобы передавал жалобу Есенина о дороговизне платы за гостиницу. Попутно заметим, - Эрлих в своих измышлениях пошел дальше - "пригласил" Садофьева "в гости" к Есенину.Лгут оба, что доказывается записью в дневнике (рукопись) критика Иннокентия Оксенова: "29 декабря 1925 г. Вчера, около часа дня, в "Звезде" я услыхал от Садофьева, что приехал Есенин, и обрадовался", - и далее Оксенов пишет, как в тот же день, то есть 28 декабря, он купил вечернюю "Красную газету" и прочел в ней краткое известие о смерти поэта. Иннокентию Оксенову следует вполне доверять, он искренне и трогательно любил Есенина и не запятнал свою жизнь никаким грязным поступком.

Можно лишь гадать, знал или не знал Илья Садофьев 28 декабря "около часа дня" о трагедии в "Англетере". Может быть, его "подготавливали" в тот же день, с утра, или даже с вечера 27 декабря - неясность остается. Сведущий (даже слишком)Павел Лукницкий писал, что о смерти Есенина Садофьеву первым позвонил Эрлих ("Аврора", 1988, № 2). Сама личность Садофьева не вызывает большого доверия. В неопубликованных пустеньких воспоминаниях "Расколки памяти" (1924) он писал о себе: " .По темпераменту и убеждениям - бунтарь, "сицилист", эсдек, сочинитель распространяемых в рукописях революционно-обличительных стихов ." В гражданскую войну он "комиссарил" в Политуправлении Юго-Западного фронта, и эта страница его биографии остается неизвестной. Мы вряд ли ошибемся, если скажем, что и он тогда ходил в кожаной курточке с чекистским удостоверением.

Вернувшись в Петроград, Садофьев одно время редакторствовал в "Красной газете” и не оставлял своей дзержинской привычки. Об этом мы нашли свидетельство в одном из обзоров ленинградского ГПУ за декабрь 1925 года. Тайные информаторы сделали выписку из одного белоэмигрантского органа печати, где говорилось о неохотном сотрудничестве молодых писателей в "Красной газете": "Садофьев призвал одного из них, вынул из письменного стола документы и фотографии, изобличающие былую прикосновенность писателя к Колчаку, и заявил: "Или давайте рассказ, или я перешлю это в ЧК" Тем же приемом он извлекал из критиков хвалебные статьи о своем творчестве". Как говорится, не было печали, да черти накачали.

Теперь вернемся к Льву Рубинштейну. Выяснилось: в 1925 году (до апреля -точно) Лейба Франсович Рубинштейн проживал в 130-м номере "Англетера" - "без документов", гласит пометка. Тогда его ближайшими соседями были Леонид Захарович Розовский (народный судья), службист артиллерийской академии РККА Савва Моисеевич Шулькин и губернский прокурор Иосиф Иванович Юденич.

Присутствие Лейбы Рубинштейна именно в 130-м номере весьма показательно (напомним, в декабре 1925 года здесь упорно "прописывали" Георгия Устинова). Указанный номер вкупе со смежным 131-м (он в журнале квартирантов всегда отсутствует, но означен в инвентаризационной описи за март 1926 года), как уже говорилось, представляли собой секретные меблированные кабинеты ГПУ - отсюда, вероятно, шла команда о проводившихся тайных чекистских операциях, сюда являлись с докладами и т. п. Так "засветился" еще один подлец. Из перечня секретного сотрудника Вольфа Эрлиха остаются еще два так называемых свидетеля.

Обычно в примечаниях к собранию сочинений Есенина Григорий Романович Колобов (прозвище "Почем соль") аттестуется как "советский работник", что вуалирует его чекистские занятия. Его-то и записал Эрлих в очевидцы. Полагаем, комментарии излишни. Г. Е. Колобов в 1925 году и позже не оставлял своей службы в ГПУ, что доказывается его присутствием 25 мая 1926 года на заседании партийного бюро 3-го Ленинградского полка войск ГПУ (протокол сохранился). Косвенно то же самое подтверждается фактом проживания (1929) его брата (7), студента политехнического института Николая Романовича Колобова (р. 1907) в 46-й квартире дома № 3 по улице Дзержинского (бывшая Гороховая, затем Комиссаровская).

А как же быть с воспоминаниями друзей Есенина - Вольфа Эрлиха, журналиста Георгия Феофановича Устинова и его жены Елизаветы Алексеевны? Так вот, гипотеза о том, что Есенин 24-27 декабря 1925 года не жил в "Англетере", получает новые подтверждения. Обратимся к фактам. Первый и самый достоверный: Вольф Иосифович Эрлих (1902-1937) - секретный сотрудник ГПУ, создавший вместе с другими легенду о том, что Есенин, почаевничав четыре дня в пятом номере "Англетера", повесился. От тоски, алкоголизма, безнадежности, победы "черного человека в душе, в общем-то, обаятельного, несмотря на "завихрения", поэта . И в это поверили. И это было самое глубокое и наивное заблуждение биографов Есенина. Чтобы их разубедить, нарисуем портрет "Вовы" не по воспоминаниям Николая Тихонова ("Мне нравится Вольф Эрлих и своей сердечной преданностью Есенину и большой, настоящей любовью к родной поэзии") и вздохам его родственников и близких знакомых, а по документам и "наследию" стихотворца, которое почему-то не привлекало внимания.

7 июня 1902 года раввин Симбирска И. Гальперн записал: " .у провизора Иосифа Лазаревича Эрлих от законной его жены Анны Моисеевны родился сын, которому, по обряду Моисеева закона, дано имя Вольф". Через 28 лет Вольф пропоет свою "Волчью песнь":

Я ли это -

С волей на причале.

С песьим сердцем,

С волчьей головой?

Пой же, трубы гнева и печали!

Вейся клекот лиры боевой!

Но когда заря

Зарю подымет,

В утренней

Розовоокой мгле,

Вспомню я простое волчье имя,

Что мне дали на моей земле.

И, храпя

И воя без умолку,

Кровь свою, роняя на бегу,

Серебристым

Длинномордым волком

К вражьему престолу пробегу.

В этом "романтическом" стишке речь, конечно, идет о коммунистической заре и Царском престоле. Метафора "с песьим сердцем" вполне отражает сущность автора, внешне добродушного, открытого, приветливого, внутренне - злобного, циничного, холодного. Его жизненный принцип: "Нет во мне - нет в людях". Однажды, обращаясь к другу, он признался: