Много раз приходилось читать, что "самоубийство" Есенина придумали журналисты, игнорировавшие вяло протекавшее милицейское расследование и даже опередившие результаты судебно медецинской экспертизы. Да, бойкие и развязные газетчики в погоне за шумихой поспешили объявить о несчастье в "Англетере". Погоня тут, конечно, была, но главное,имелось молчаливое согласие и даже поощрение цензуры, очевидно, получившей на этот счет соответствующее указание. Подобные циркуляры в архиве сохранились. Вот, например, совершенно секретный приказ (он лишь недавно стал доступен исследователям) от 21 июля 1926 года: "Всем уполномоченным Гублита. Ленинградский Гублит предлагает всем уполномоченным впредь до особого распоряжения -без согласования с Гублитом не допускать опубликования в печати материалов об обстоятельствах смерти т. Дзержинского, кромеправительственных сообщений, телеграмм ТАСС и перепечаток с московских газет "Известия" и "Правда". Нечто похожее раньше произошло с публикациями о кончине Фрунзе. Полагаем, подобное случилось и с освещением смерти Есенина (многие циркуляры доставлялись в цензуру со специальными фельдъегерями ГПУ, давались только для прочтения и возвращались на исходное тайное место).

Утверждение, что писаки сочинили "самоубийство" поэта - наивно, говорит о плохом знании жесточайшей карательной практики конца 1925-го - начала 1926 годов. Тогда подвергались строгому контролю даже стенные газеты' (При "Красной газете" выходили 'Красные клыки", а в ленинградском ГПУ- "Москит"). 7 октября 1925 года Главлит выпустил циркуляр № 3521 "О предоставлении ежемесячных сведений о стенных газетах, написанных от руки или напечатанных на пишущей машинке". Цензор Лебедев-Полянский вновь подтвердилсвоедраконовское предписание (позже его все-таки отменили). Во всех изданиях сидели специальные политредакторы и уполномоченные Гублита. "Красную газету" контролировал С. М. Рымшан, привлеченный прокуратурой вмае 1926 года за небольшую цензорскую оплошность к суду. Охранники печатного и устного слова (театр, кино, эстрада) торчали повсюду. 21 июля 1925 года Ленинградский губернский комитет РКП(б) устами своего Агитотдела принял решение; "Просить Губисполком дать официальное разъяснение, чтобы ни одна типография не имела права принимать в печатание ни одного издания без визы Гублита". Как советские работники реагировали на "просьбу" партийных чинов - объяснять не надо. Все сказанное выше убеждает: каратели слова всячески поощряли печатные инсинуации вокруг отрежиссированного печального события в "Англетере", как раньше содействовали есенинской травле. Это благодаря им по всему свету мгновенно распространилась (через ТАСС, РОСТА, зарубежные телеграфные агентства) лживая информация об обстоятельствах гибели русского поэта. Еще официально не были готовы результаты судебно медецинской экспертизы тела покойного, а все газеты прокричали о самоубийстве. К примеру, французское агентство “Тавас" датировало сообщение на эту тему 28 декабря ("Парижский вестник", 1925, 30 декабря). В Ленинграде таким Гермесом-лжецом выступал заведующий вечерним выпуском "Красной газеты" и одновременно сотрудник бюро РОСТАИона Рафаилович Кугель. Но как же быть со свидетельствами людей, бывших в гостях у поэта в 5-м номере "Англетера", видевших его и беседовавших с ним? Допустим, намеренно врет Анна Яковлевна Рубинштейн, строчившая за бывшего полуофициального супруга Устинова клеветнические статейки. Так оно и было. Ведь не случайно Георгий Устинов отсутствовал на есенинской гражданской панихиде в Ленинграде, не случайно и его "самоповешение" в 1932 году, когда,. мучаясь совестью, он, быть может, пообещал рассказать правду. Врет и Эрлих, по долгу сексотской службы прикрывавший преступление . Но ведь мемуаристы ссылаются на присутствие многих "есенинских гостей" в "Англетере" - Николая Клюева и других .

Посмотрим поочередно на каждого из "очевидцев".

Николай Клюев о своем посещении гостиницы не проронил ни слова. Жил он тогда по адресу ул. Герцена, 45, кв. 7, совсем рядом с "Англетером". Жил очень бедно, часто болел и находился в большой зависимости от директора Ленотиздата Ильи Ионова. Нами недавно обнаружено заявление (ноябрь 1924-го) Николая Клюева в Президиум Ленинградского губисполкома, в котором он, ссылаясь на свои заслуги перед революционной литературой, слезно просит уменьшить ему плату за жилье и, в частности, пишет: "Никаких доходов, а по нездоровью, и работы, за мной не водится; питаюсь я случайными грошами, помещение же, в котором я живу, представляет низкую, полутемную комнату, затерянную на заднем дворе огромного дома на бывшей Морской улице. Дом этот до августа настоящего года принадлежал Госиздату, заведующим которого, товарищем Ионовым, и было разрешено пользоваться упомянутым помещением за плату 2 рубля 75 копеек в месяц. За переходом здания в Откомхоз, мое жилое обложение выразилось всумме 41 рубля 50-ти копейкам.

За снисхождение к моей невозможности платить подоходное и квартирную плату, по свободной профессии, мое товарищеское сознание и русская поэзия будут Президиуму благодарны"

Снизошли ли совчиновники до просьбы Клюева - неизвестно, его письмо и в 1925 году лежало под сукном, и "классовые гуманисты" продолжали долгую бюрократическую переписку.

На 1 декабря 1925 года долг Клюева за комнату равнялся 15 рублям. Возможно, в дело вмешался Ионови помог бедолаге (на фотографии у гроба Есенина они рядом). В декабре 1925-го капкан захлопнулся, и Клюев, прочитав о своем "визите" к Есенину, обо всем догадался и благоразумно помалкивал. Своеобразной подачкой за предательство памяти друга стала публикация поэмы Клюева "Плач о Сергее Есенине", напечатанной вместе со статьей критика П. Н. Медведева в сборнике “Сергей Есенин” (1927 год).

И еще две любопытные детали. Оказывается, Клюев жил в доме, управляющим которого былчекист Ипполит Павлович Цкирия. Тот самый, который, по воспоминаниям вдовы коменданта "Англетера". очутился вместе с Назаровым в 5-м номере 27 декабря. Контора гупэушного домоуправа располагалась как раз на Герцена, 45, и он мог по-своему "обработать" влачившего жалкое существование квартиранта.

Другой жилец того же дома, сосед Клюева - неожиданная новость! - художник с авангардистскими выкрутасами Павел Андреевич Мансуров. Его задолженность за квартплату в декабре 1925 года составляла довольно солидную сумму - 71 руб. 39 коп. Как выкручивался сей живописец, неизвестно, но зато известно, как он в 1972 году, на склоне лет, живописал свое посещение (27 декабря) Есенина в "Англетере" (в письме к О. И. Ресневич -Синьорелли). Тон воспоминаний художника пошловато-развязный, он позволяет себе говорить кощунственный вздор. Описывая посмертный путь поэта в Обуховскую больницу, Мансуров "фантазирует": "Сани были такие короткие, что голова его ударялась по мокрой мостовой" А эту грустную сцену видели Другие люди (например, Иннокентий Окcенов) и оставили совсем иные воспоминания. Если Клюев и некоторые другие "попали в гости" к поэту по воле убийц и их покровителей и не распространялись об этом эпизоде своей жизни, то некий журналистДм. Ушаков лжесвидетельствовал сознательно: "Мне, остановившемуся в Ленинграде в той же гостинице "Англетер", в которой утром 26 декабря был найден повесившимся в своем номере поэт Сергей Есенин, пришлось быть свидетелем его последних дней" и далеебеспардонное вранье (" .лечился в психиатрической лечебнице, где признан, был врачами психопатом" и т. п.).