Вся душа изнемогла!

Чтоб огонь зимы палящей

Сжег грозящий Дальний крест!

(«Тревога»)

Вьюга строит белый крест,

Рассыпает снежный крест,

Одинокий смерч .

И вздымает вьюга смерч,

Строит белый, снежный крест,

Заметает твердь .

(«И опять снега»)

Выход из кризиса не стал выходом из трагедии, в чем-то даже усугубил ее, но разорвал порочный круг одиночества и безысходности. По-видимому, самые ранние стихотворения Блока, отразившие радикальные перемены в его лирике, связаны с образом Христа. Так, (стихотворении «На снежном костре» (январь 1907 года) изображено распятие, на котором погибает «в снежной маске рыцарь, милый», а его неверная возлюбленная (со «снежной кровью») разжигает под ним костер:

И взвился костер высокий

Над распятым на кресте.

Равнодушны, снежнооки,

Ходят ночи в высоте .

Так гори, и яр и светел,

Я же - легкою рукой

Размету твой легкий пепел

По равнине снеговой.

В отличие от этих дерзких, хотя и завораживающих своей поэтической красотой, стихов в октябре 1907 года появляется знаменитое стихотворение с совсем другим настроением, другим образом распятия. Оно поражает и силой чувств поэта, готового «сораспинаться» со своей родиной, и огромностью происшедшей перемены:

Когда в листве сырой и ржавой

Рябины заалеет гроздь, -

Когда палач рукой костлявой

Вобьет в ладонь последний гвоздь, -

Когда над рябью рек свинцовой,

В сырой и серой высоте,

Пред ликом родины суровой

Я закачаюсь на кресте, -

Тогда - просторно и далеко

Смотрю сквозь кровь предсмертных слез,

И вижу: по реке широкой

Ко мне плывет в челне Христос.

В глазах - такие же надежды,

И то же рубище на нем.

И жалко смотрит из одежды

Ладонь, пробитая гвоздем.

Христос! Родной простор печален!

Изнемогаю на кресте!

И челн твой - будет ли причален

К моей распятой высоте?

Стихотворение хорошо известно, и, казалось бы, можно процитировать лишь его фрагменты, но сделать это очень трудно, потому что по структуре своей оно - единое слово, мольба о помощи и его нельзя разорвать. Поэта распинают на его любимой суровой родине. Он уподоблен Христу не только внешне (тот же взгляд, то же рубище), но и неизбывным чувством сострадания к людям.

Весной 1907 года появляется стихотворение «Ты отошла, и я в пустыне .», открывшее позднее цикл «Родина», где судьба поэта сопоставлена с судьбой Христа:

Да. Ты - родная Галилея

Мне - невоскресшему Христу.

В третьем томе лирики многие картины жизни с ее социальными и личными трагедиями проникнуты христианским мироощущением. В стихотворении «За гробом» - похороны некоего модного литератора, автора «кощунственных» слов, «родного душе народной» только потому, что народ чтит всякий конец земной жизни. Картина построена на контрасте между привычной пошлостью при исполнении процедуры похорон (ее символ - все покрывающая пыль) и мистическим смыслом события, внятным лишь невесте. Поэтому только она не замечает контраста, в ее ощущении - все подлинно.

Божья Матерь. Утоли мои печали

Перед гробом шла, светла, тиха.

А за гробом - в траурной вуали

Шла невеста, провожая жениха .

И навстречу кланялись, крестили

Многодумный, многотрудный лоб.

А друзья и близкие пылили

На икону, на нее, на гроб…

Этих фраз избитых повторенья,

В тайную улыбку божества…

Словно здесь, где пели и кадили,

Где и грусть не может быть тиха,

Убралась она фатой от пыли

И ждала иного жениха…

Некоторые стихотворения третьего тома проникнуты не только христианскими мотивами, но и христианским пафосом, болью за всех несчастных и обездоленных:

Да. Так диктует вдохновенье:

Моя свободная мечта

Все льнет туда, где униженье,

Где грязь, и мрак, и нищета.

Туда, туда, смиренней, ниже, -

Оттуда зримей мир иной…

Проследив путь христианской идеи в трилогии Блока, обратимся к стихотворению «О, я хочу безумно жить…» (1914), открывающему цикл «Ямбы». Жизнерадостное, восторженное начало его напоминает первые строки цикла «Заклятие огнем и мраком»:

О, весна без конца и без краю –

Без конца и без краю мечта!

Узнаю тебя, жизнь! Понимаю!

И приветствую звоном щита!

(1907)

Однако, между ними глубокое различие. «Заклятие…» - могучая попытка вырваться из мрака к свету, но освобождение от «хмельной мечты» еще впереди.

В отличие от «Заклятия .» «О, я хочу безумно жить .» - стихотворение о радости бытия и смысле творчества, проникнутое христианским самосознанием. В этом отношении оно ключевое для блоковского толкования идеи всей трилогии. Знаменательны не только понятия «вочеловечение» и «воплощение», с которых поэт начинает, но и последняя строфа, выделенная курсивом:

Простим угрюмство - разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь - дитя добра и света.

Он весь - свободы торжество!

Христианская идея, христианская символика важна была для творческого пути Блока, для его духовного пути. Без того, чтобы постоянно видеть этот контекст, невозможно постичь глубину смыслов произведений, составляющих трилогию Блока.

И хотя дело «вочеловечения», «воплощения» принадлежит Богу, поэт причастен к нему, потому что истинное творчество, по его убеждению, боговдохновенно.

Блок посвятил «Ямбы» памяти покойной сестры Ангелины. О духовном общении с ней, очень важном для поэта, сказано в стихотворении «Когда мы встретились с тобой .»:

Лишь ты, сестра, твердила мне

Своей волнующей тревогой

О том, что мир - жилище Бога .

Углубление христианского мировосприятия автора «Ямбов» происходит на фоне все возрастающей непримиримости к социальному злу, жажды решительного переустройства жизни. Люди, «уныло ждущие Христа», были Блоку «давно постылы». Эпиграф к циклу «Ямбы» из Ювенала: «Fecit indignatio versum» («Негодование рождает стих») нисколько не противоречит христианской настроенности поэта, а естественно соединяется с ней (вспомним также, что в «Прологе» к «Возмездию» после уединенной молитвы в церковном притворе поэт провозглашает: «Дроби, мой гневный ямб, каменья!»). Теперь сам евангельский Христос виделся Блоку прежде всего обличителем зла и провозвестником возмездия.

Отсюда открывался путь к «Двенадцати».

III. 3Христианский гуманизм, Евангелие и революция

Поэт был далек от аналогий между революцией и апокалиптическими сюжетами, но грандиозность социальных потрясений, сила возмездия «страшному миру», свидетелем которых он был, на фоне потрясений военных, естественно, вызывали в его воображении евангельские образы, и особенно – «знамение Сына Человеческого на небе».

Вместе с тем для Блока Христос с давних пор был не столько обличитель мира сего, сколько добрый Пастырь, Агнец Божий, несущий людям любовь и милосердие, - то, что в культуре нового времени связано с понятием христианского гуманизма. Именно таким хотел видеть Блок изображение Христа на обложке отдельною издания «Двенадцати» и просил об этом художника Ю. Анненкова в письме 12 августа 1918 года: «Если бы из левого верхнего угла «убийства Катьки» дохнуло густым снегом и сквозь него - Христом, - это была бы исчерпывающая обложка».