Поэма «Двенадцать» формально не входит в блоков-скую «трилогию», но, связанная с ней многими нитя­ми, она стала новой и высшей ступенью его творческо­го пути. « .В январе 1918-го,— свидетельствует по­эт,— я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 («Снежная маска».— Авт.) или в марте 1914 («Кармен».— Авт.). Во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощу­щал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)». И еще: « .Поэма написана в ту исключительную и всегда короткую пору, когда проносящийся революци­онный циклон производит бурю во всех морях — при­роды, жизни и искусства».

Вот эта «буря во всех морях» и нашла свое сгущен­ное выражение в поэме. Все ее действие развертывает­ся на фоне разгулявшихся природных стихий («Ветер, ветер — // На всем божьем свете!», «Ветер хлесткий», он «гуляет», «свищет», «и зол и рад», «разыгралась чтой-то вьюга», «ох, пурга какая, спасе!», «Вьюга дол­гим смехом // Заливается в снегах» и т. д.). Очевидно, что образы ветра, метели романтичны и имеют симво­лический смысл.

Но основа содержания этого произведения — «буря» в море жизни. Строя сюжет поэмы, А. Блок широко использует прием контраста, который заявлен уже в первых двух строках: «Черный вечер. // Белый снег». Резкое противопоставление двух миров — «черного» и «белого», старого и нового — с полной определенностью выявляется в двух первых главах поэмы. В одной из них — сатирические зарисовки обломков старого мира (буржуя, «писателя-витии», «товарища-попа», «барыни в каракуле», уличных проституток .). В другой — кол­лективный образ двенадцати красногвардейцев, пред­ставителей и защитников «новой жизни». Блок ни­сколько не «выпрямляет», не идеализирует своих геро­ев. Выразители народной стихии, они несут в себе и все ее крайности. С одной стороны, это люди, сознающие свой высокий революционный долг («Революцьонный держите шаг! // Неугомонный не дремлет враг!») и гото­вые его исполнить:

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в Святую Русь — В

кондовую, В избяную, В толстозадую!

С другой — в их психологии еще живы и отчетливо выражены настроения стихийной, анархической «вольницы»:

Запирайте етажи,

Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба —

Гуляет нынче

голытьба!

Да и вся «событийная» линия поэмы — нелепое убийство одним из красногвардейцев (Петрухой) своей любовницы Катьки — тоже в большой степени отра­жает неуправляемость поступков красногвардейцев и вносит в ее колорит трагическую окраску. Блок видел в революции не только ее величие, но и ее «гримасы». В той же статье «Интеллигенция и революция» чита­ем: «Что же вы думали? Что революция — идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ — паинька? < .> И, наконец, что так «бес­кровно» и так «безболезненно» разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью? » Но глав­ным для него было то, чтобы «октябрьские гримасы», которых, по его убеждению, «было очень мало — могло быть во много раз больше», не заслонили «ок­тябрьского величия».

Величие и правоту «революции-бури», несущей воз­мездие старому миру, Блок утверждает в заключи­тельной, финальной главе поэмы, где впереди двенад­цати красногвардейцев-«апостолов» новой жизни воз­никает образ Иисуса Христа.

Образ Христа, завершающий поэму, многим казал­ся случайным и неуместным. Да и сам автор не был полностью удовлетворен своим решением. «Мне тоже не нравится конец «Двенадцати»,— признавался он К. Чуковскому.— Когда я кончил, я сам удивился:

почему же Христос? Неужели Христос? Но чем боль­ше я вглядывался, тем явственнее я видел Христа. И я тогда же записал у себя: К сожалению, Христос». А вот запись поэта от 18 февраля 1918 года: «Что Хрис­тос идет перед ними — несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно то, что опять Он с ними, и Другого пока нет; а надо — Другого?» Может быть, именно поэтому у исследователей поэмы возни­кали разнообразные трактовки символического бло-ковского Христа. Христос как символ революционера,. Христос как символ будущего, языческий Христос, старообрядческий «сжигающий» Христос, Христос-сверхчеловек, Христос как воплощение Вечной Жен­ственности, Христос-художник и даже Христос-анти­христ . Думается, что все эти по-своему остроумные допущения уводят от главного. Главное же заключает­ся в том, что образ Христа позволяет поэту оправдать революцию с точки зрения высшей справедливости.

И наконец, о «буре» в «море искусства», то есть о художественном новаторстве «Двенадцати». Отдав­шись до конца «стихии», поэт сумел отразить в поэме ту «музыку», которая звучала и вокруг него л в нем самом. Это отразилось в ритмическом, лексическом и жанровом многоголосии поэмы. Традиционные ямб и чаще всего звучащий в поэме хорей сочетаются с раз­ностопными модификациями классических размеров, с дольником, а иной раз и с нерифмованным стихом. В поэме звучат интонации марша, городского романса, частушки, революционной и народной песни, лозунго­вых призывов. Блок широко использует разговорную, а зачастую и сниженную «уличную» лексику. И все это настолько органично слилось в единое целое, что

Блок в день завершения поэмы, 29 января 1918 года, дерзнул пометить в своей записной книжке: «Сегодня я - гений»

Вслед за «Двенадцатью» было написано стихотворе­ние «Скифы». Противопоставляя «цивилизованный» Запад и революционную Русь, поэт от имени револю­ционной «скифской» России призывает народы Евро­пы положить конец «ужасам войны» и вложить «ста­рый меч в ножны». Стихотворение завершается при­зывом к единению:

В последний раз — опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира,

В последний раз на светлый братский пир

Сзывает варварская лира!

Так завершилась «трилогия вочеловечения». Так завершился трудный путь поэта, путь исполненный великих художественных открытий и свершений.

Настоящий художник не уходит из жизни бесслед­но. «Мы умираем, а искусство остается»,— заметил Блок на торжественном собрании, посвященном Пуш­кину. Блока нет, но его богатейшее наследство с нами. Его стихи во многом трагичны, потому что трагичным было и его время. Однако сам же поэт утверждал, что не «угрюмство» — суть его творчества. Она в служе­нии будущему. И в своем последнем стихотворении («Пушкинскому дому», 1921, февраль) поэт снова на­поминает нам об этом:

Пропуская дней гнетущих

Кратковременный обман,

Прозревали дней грядущих

Сине-розовый туман.

«Если вы любите мои стихи, преодолейте их яд, прочтите в них о будущем». С этим пожеланием Алек­сандр Блок обращается не только к своему давнему корреспонденту, но и к своим читателям.