Своеобразный пролог ко второму тому — цикл «Пу­зыри земли». Поэт неожиданно и полемически обраща­ется к изображению «низменной» природы: «вечности болот», «ржавых кочек и пней», фантастических ска­зочных тварей, их населяющих. Он мог бы сказать вмес­те со своим добрейшим «болотным попиком»:

Душа моя рада Всякому гаду И всякому зверю И о всякой вере,—

признавая закономерность существования этого сти­хийного мира и право его обитателей чтить «своего полевого Христа».

В последующих двух циклах («Разные стихотворе­ния» и «Город») охват явлений действительности не­измеримо расширяется. Поэт погружается в тревож­ный, остроконфликтный мир повседневной жизни, ощущая себя сопричастным всему происходящему. Это и события революции, которую он воспринимал, подобно другим символистам, как проявление народ­ной разрушительной стихии, как борьбу людей новой формации с ненавистным ему царством социального бесправия, насилия и пошлости. В той или иной степе­ни эта позиция отражена в стихотворениях «Шли на приступ. Прямо в грудь .», «Поднимались из тьмы погребов .», «Митинг», «Сытые» и др. Характерно, однако, что лирический герой при всей солидарности с теми, кто выступает на защиту угнетенных, не считает себя достойным оказаться в их рядах:

Вот они далёко, Весело плывут. Только вас с тобою, Верно, не возьмут!

(Барка жизни стала .)

На такой щемящей ноте начинает звучать в лирике Блока одна из главных для него проблем — народ и интеллигенция.

Помимо мотивов, связанных с революционными со­бытиями, в названных циклах отражены и многие другие стороны многообразной и бесконечно изменчи­вой русской жизни. Но особое значение приобретают стихотворения, где поэт развертывает «широкоохват-ный» образ родины и подчеркивает свою неразрывную связь с ней. В первом из них («Осенняя воля», 1905) отчетливо просматриваются лермонтовские традиции. В стихотворении «Родина» Лермонтов назвал свою любовь к отчизне «странной», потому что она расхо­дится с традиционным «патриотизмом». Ему были до­роги «не слава, купленная кровью», а «степей холод­ное молчанье» и «дрожащие огни печальных дере­вень». Такова же и любовь Блока: «Над печалью нив твоих заплачу, // Твой простор навеки полюблю .»,— с той, пожалуй, разницей, что она у него более интим­ная, более личная. Не случайно образ родины «перете­кает» здесь в образ женщины («И вдали, вдали при­зывно машет // Твой узорный, твой цветной ру­кав»),— прием, который будет повторяться и в более поздних стихотворениях Блока о родине. Блоковский герой не случайный прохожий, а один из сыновей России, идущий «знакомым» путем и сопричастный горькой судьбе тех, кто «умирает, не любя», но кто стремится к слиянию с родиной: «Приюти ты в далях необъятных! // Как и жить и плакать без тебя!»

По-иному раскрывается образ отчизны в стихотво­рении «Русь» (1906). Русь — это тайна — вот исход­ное и итоговое резюме, подчеркнутое кольцевой компо­зицией стихотворения. Поначалу кажется, что тайна Руси проистекает из «преданий старины»: «мутного взора колдуна», ведунов с ворожеями, ведьм, чертей . Однако, вчитываясь в стихотворение, начинаешь по­нимать, что тайна Руси не в этом. Она там, «где разно­ликие народы // Из края в край, из дола в дол // Ведут ночные хороводы // Под заревом горящих сел». Разгадка тайны — в «живой душе» народа, не запят­навшей на просторах России своей «первоначальной чистоты». Чтобы ее постичь, надо жить одною жизнью с народом.

Погружаясь в стихию повседневности, Блок создает и ряд стихотворений, который исследователи его творчества называют «чердачным циклом»: «Холодный день», «В октябре», «Ночь. Город угомонился .», "Я в четырех стенах — убитый // Земной заботой и нуж­дой .», «Окна во двор», «Хожу, брожу понурый .», «На чердаке» и др. Лирический герой цикла — пред­ставитель городских низов, один из многих «унижен­ных и оскорбленных», обитатель городских подвалов и чердаков. Уже сами названия и зачины стихов, а в еще большей степени детали обстановки, окружающей героя («зловонные двери», «низкий потолок», «запле­ванный угол», «оловянные кровли», «колодезь двора» и пр.), кажутся неожиданными в устах певца Пре­красной Дамы. Но вот что еще удивительнее: герой «чердачного цикла» при всей своей внешней непохо­жести на автора воспринимается нами именно как вы­разитель авторского «я». И это не актерский прием поэта, играющего соответствующую роль. Здесь про­явилась существенная особенность блоковского лириз­ма, которую он не только сознавал, но и активно за­щищал: «Писатель, может быть, больше всего — чело­век, потому-то ему случается так особенно мучительно безвозвратно и горестно растрачивать свое человечес­кое «я», растворять его в массе других требовательных и неблагодарных «я». И еще: « .Писатель, верующий в свое призвание, каких бы размеров этот писатель ни был, сопоставляет себя со своей родиной, полагая, что болеет ее болезнями, сораспинается с нею .» Таким образом, самораскрытие блоковского лирического героя в ряде случаев происходит через «растворение себя» в чужих «я», через «сораспинание» его с этими чужими «я», благодаря чему происходит обретение самого себя.

Два следующих цикла второго тома — «Снежная маска* и «Фаина» — отражают внезапно вспыхнув­шее чувство поэта к актрисе Н. Н. Волоховой. Стихия природы («Пузыри земли»), стихия повседневной жизни («Разные стихотворения», «Город») теперь сме­няются стихией хмельной, испепеляющей страсти. От­даваясь своему чувству, герой «Снежной маски», «на­стигнутый метелью», погружается в «вихри снеж­ные », в « снежный мрак очей », упивается этими «снежными хмелями» и во имя любви готов сгореть «на снежном костре». Заметим, что символы ветра, метели пройдут через всю поэзию Блока вплоть до поэмы «Двенадцать», знаменуя собой стихийную, динамическую сторону жизни. Героиня цикла почти ли­шена конкретных примет, ее черты романтически ус­ловны (у нее «неизбежные глаза», они могут «цвести»;

«тихая поступь» и «снежная кровь», ее голос «слышен сквозь метели»).

В цикле «Фаина» образ героини обогащается новы­ми свойствами. Она не только воплощение «стихии души», но и выражение стихии народной жизни:

Смотрю я — руки вскинула, В широкий пляс пошла, Цветами всех осыпала И в песне изошла . Неверная, лукавая, Коварная — пляши! И будь навек отравою Растраченной души.

Мотив «растраченной души» звучит и в других сти­хотворениях цикла, в том числе и в широко известном «О, весна без конца и без краю .». Его обычно приво­дят как пример мужественного взгляда поэта на жизнь. И это, конечно, верно. Но сам Блок говорил, что «художник, мужественно глядящий в лицо миру», вглядывается «в контуры добра и зла — ценою утраты части души». Недаром стихотворение это заканчивает­ся упоминанием не только «мучений», но и «гибели»:

И смотрю, и вражду измеряю, Ненавидя, кляня и любя:

За мученья, за гибель — я знаю — Все равно: принимаю тебя!

Однако из мира стихий, «бушующих лиловых миров», как определяет сам Блок период «антитезы», отраженный во втором томе, художник выходит не столько с утратами, сколько с обретениями. Теперь «за плечами все «мое» и все «не мое», равно вели­кое .» — пишет он в письме А. Белому. Это новое ми­роощущение поэта отразилось и в венчающем второй том цикле с многозначительным названием «Вольные мысли». Именно здесь звучат слова, предвещающие его переход к третьему, завершающему этапу его «во­человечения»: