Всегда хочу смотреть в глаза людские,

И пить вино, и женщин целовать,

И яростью желаний полнить вечер,

Когда жара мешает днем мечтать.

И песни петь! — И слушать в мире ветер!

Третий том — завершающий, высший этап прой­денного поэтом трудного, подчас мучительного пути. «Тезу» первого и «антитезу» второго тома сменяет «синтез». Синтез — это новая, более высокая ступень осмысления действительности, отвергающая предыду­щие и в то же время соединяющая в себе по-новому некоторые их черты. Это следует иметь в виду, ибо существует довольно распространенное представление о пути Блока как о прямолинейном и неуклонном движении «все вперед и выше». А между тем сам поэт свидетельствовал, что его «восхождение» шло не по прямой, а по спирали и сопровождалось «отклонения­ми» и «возвратами». И содержание третьего тома под­тверждает это.

Он открывается циклом «Страшный мир». Тема «страшного мира» — сквозная в творчестве Блока. Она присутствует и в первом, и особенно во втором томе. К сожалению, ее часто трактуют лишь как тему обличения «буржуазной действительности». На самом же деле это только внешняя, легко видимая сторона «страшного мира». Но есть и другая, глубинная его суть, быть может еще более важная для поэта. Чело­век, живущий в «страшном мире», испытывает его тлетворное воздействие. При этом страдают и нравст­венные ценности. Стихия, «демонические» настро­ения, губительные страсти овладевают человеком. В орбиту этих темных сил попадает и сам лирический герой. Душа его трагически переживает состояние соб­ственной греховности, безверия, опустошенности, смертельной усталости.

Здесь отсутствуют естественные, здоровые челове­ческие чувства. Любовь? Ее тоже нет. Есть «горькая страсть, как полынь», «низкая страсть», бунт «черной крови» («Унижение», «На островах», «В ресторане», «Черная кровь»). Герой, утративший душу, предстает перед нами в разных обличиях. То он лермонтовско-врубелевский демон, страдающий сам и несущий ги­бель другим (два стихотворения с одинаковым назва­нием «Демон»), то «стареющий юноша» — двойник лирического героя («Двойник»). Прием «двойничест-ва» лег в основу и трагически-сатирического цикла «Жизнь моего приятеля». Это история человека, который «в сумасшествии тихом» бессмысленных и безра­достных буден растратил сокровища своей души:

«Пробудился: тридцать лет. // Хвать-похвать,— а сердца нет». Печальный итог его жизни подводит сама смерть («Говорит смерть»):

С него довольно славить Бога,— Уж он — не голос, только — стон, Я отворю. Пускай немного Еще помучается он.

Трагическое мироощущение, «угрюмство», свойст­венные большинству стихотворений цикла, находят свое крайнее выражение в тех из них, где законы «страшного мира» приобретают космические масшта­бы:

Миры летят. Года летят. Пустая Вселенная глядит в нас мраком глаз. А ты, душа, усталая, глухая, О счастии твердишь,— который раз?

Мысль о роковом круговороте жизни, о ее безыс­ходности с удивительной простотой и силой выражена в известном восьмистишии «Ночь, улица, фонарь, ап­тека .». Этому способствуют его кольцевая компози­ция, точные и емкие эпитеты («бессмысленный и тус­клый свет», «ледяная рябь канала»), наконец, необыч­ная и смелая гипербола («Умрешь — начнешь опять сначала»).

Такой же обобщающий смысл несет и последнее стихотворение цикла «Голос из хора». В нем звучит мрачное, поистине апокалиптическое пророчество о грядущем торжестве зла во всем мире:

И век последний, ужасней всех, Увидим и вы и я. Все небо скроет гнусный грех, На всех устах застынет смех, Тоска небытия .

И заключительные строки:

О, если б знали, дети, вы,

Холод и мрак грядущих дней!

Означает ли это, что Блок признает торжество «страшного мира» над людьми и таким образом капи­тулирует перед ним? Дадим слово самому поэту:

«Очень неприятные стихи < .> Лучше бы было этим словам остаться несказанными. Но я должен был их сказать. Трудное надо преодолеть. А за ним будет ясный день».

Тему «страшного мира» продолжают два неболь­ших цикла — «Возмездие» и «Ямбы». Слово «возмез­дие» понимают обычно как наказание за некое пре­ступление. Причем наказание, исходящее со стороны, от кого-то. Возмездие, по Блоку, это прежде всего осуждение человеком самого себя, суд собственной со­вести. Главная вина героя — измена данным когда-то священным обетам, высокой любви, измена человечес­кому предназначению. А следствием этому — распла­та: душевная опустошенность, усталость от жизни, по­корное ожидание смерти. Эти мотивы звучат во всех стихотворениях цикла «Возмездие», начиная с перво­го широко известного «О доблестях, о подвигах, о славе .» и кончая «Шагами командора» и «Как свер­шилось, как случилось?». В исполненных глубокого символического значения «Шагах командора» Блок переосмысливает сюжет о Дон Жуане. Его герой вы­ступает не в амплуа традиционного соблазнителя, а в роли изменника, презревшего любовь Девы Света, донны Анны. И хотя он и бросает дерзкий вызов судь­бе: «Жизнь пуста, безумна и бездонна! // Выходи на битву, старый рок!» — его поражение предопределено. Превыше всего ценивший свою «постылую свободу» и предавший «Деву Света», он обречен на гибель:

«Донна Анна в смертный час твой встанет. // Анна встанет в смертный час».

Если в цикле «Возмездие» расплате подвергается личность, допустившая воздействие на себя губитель­ных ядов «страшного мира», то в «Ямбах» возмездие грозит уже не отдельному человеку, а «страшному миру» в целом. Смысловой и ритмической основой цикла стал «гневный ямб». Это подчеркивает и эпи­граф к нему — слова древнеримского сатирика Юве-нала: «Негодование рождает стих». Ранее в письме к А. Белому Блок признавал право «здраво, честно, наяву говорить «НЕТ» всему настоящему только за тем человеком, кто делает это «по-божьи» (т. е. имея в себе в самых глубинах скрытое, но верное «ДА»)». Это «ДА» — вера в добро и свет и желание трудиться во имя их будущего торжества,— прозвучало во вступи­тельном стихотворении цикла:

О, я хочу безумно жить:

Все сущее — увековечить, Безличное — вочеловечить, Несбывшееся — воплотить!

Говоря «нет» «дням настоящим», поэт убежден в том, что крушение старых устоев жизни — неизбеж­но:

На непроглядный ужас жизни Открой скорей, открой глаза, Пока великая гроза Все не смела в твоей отчизне .

(Да, так диктует, вдохновенье .)

Эта «великая гроза», по Блоку, разразится в ре­зультате усилий новых, молодых людей («Юность — это возмездие»):

Я верю: новый век взойдет Средь всех несчастных поколений.

Пусть день далек — у нас все те ж Заветы юношам и девам:

Презренье согревает гневом, А зрелость гнева — есть мятеж.

(В огне и холоде тревог .)

Об этом же поэт писал в одном из своих писем 1909 года: «Революция русская в ее лучших предста­вителях — юность с нимбом вокруг лица».

Написанный Блоком после поездки в Италию вес­ной 1909 года цикл — «Итальянские стихи» может показаться чужеродным в третьем томе. Недаром В. Брюсов охарактеризовал их лишь как «прекрасные строфы чистой поэзии». Однако насчет «чистой поэ­зии» Брюсов ошибся. Именно здесь Блок определяет позицию «чистого искусства» как «творческую ложь». «В легком челноке искусства» можно «уплыть от скуки мира», но подлинное искусство — «ноша на плечах», долг, подвиг. Другой вопрос, глубоко вол­нующий поэта и поставленный им в цикле,— о соот­ношении цивилизации и культуры. В современной ци­вилизации поэт усматривает бездуховное, а значит, разрушительное начало. Именно поэтому «цивилизо­ванную» Флоренцию, забывшую о своей древней куль­туре, он называет предательницей: