Рассматриваемые проблемы несколько усложняются в том случае, когда заимствованные концепты наслаиваются на фактически имеющийся автохтонный русский эквивалент. Так было, например, с империей, наслоившейся на царство и впоследствии размежевавшейся с ним. В результате каждое из понятий несколько упростилось, стало бедней, хотя их комплекс, несомненно, приобрел возможности более гибкого освоения и концептуализирования государственности имперского типа (хотя бы в отношении взаимного включения и соподчинения имперских структур).

Еще более сложная и проблематичная ситуация возникает при сопоставлении некоторых автохтонных русских понятий, например, свобода, власть, справедливость, государство и т. п. с европейскими версиями этих понятий, имеющими несколько отличные когнитивно-метафорические истоки, семантическую наполненность и историю. Возникает отнюдь не академическая проблема эквивалентности понятий. В самом деле, когда заходит речь о принципе верховенства права в правовом государстве, то крайне важно отчетливо сознавать, что же понимается под правом, а что под государством. Ведь формальное согласие с данным принципом русского и англичанина, немца и литовца, итальянца и грузина вовсе не означает согласия по существу.

Неясны последствия сочетания понятий, возникающих в различных понятийных системах и отражающих разные этапы политического развития. Это касается в первую очередь одновременного использования в политическом дискурсе понятий автохтонных и заимствованных. В таком случае нередко происходит столкновение различных понятийных систем – логики германской родовой «правды» с логикой формализованного римского права, «покона и закона земли нашей» с византийскими номосом и каноном. Такое столкновение может оказаться болезненным и конфликтным. Отторжение кажущихся враждебными смыслов ведет к системной редукции, т.е. к упрощению и обеднению понятийного комплекса и его элементов. Сохранение же смысловых контрапунктов позволяет усложнять понятийную систему и ее отдельные элементы. Эта тенденция может быть, видимо, прослежена в британской политике, ориентированной на прецедент и вечность конституции. Однако может возникнуть и иллюзия гармонии. Тут вероятны простое топтание на месте или даже системная редукция, как и в случае конфликта.

Наконец, и с практической, и с научной точек зрения крайне актуальна проблема адекватности концептов реальности. Весьма актуален, например, вопрос о том, насколько оправдана концептуализация с помощью ставшего интернациональным концепта демократии (или серии его расходящихся национальных версий?) качественно различных феноменов: рационального использования процедур делегирования и распределения власти, ее функциональной специализации в Западной Европе или прямо противоположного по духу и сути упрощения этих процедур, их редукции до простого плебисцитарного волеизъявления, узурпации прав и меньшинства, и большинства «всенародно избранными» в России.

В связи с этим возможна попытка вычленения национальных вариантов политических понятий, получивших международное хождение. Это потребует самостоятельного и очень скрупулезного анализа реального функционирования в политических дискурсах России, Британии или Дании понятий, выражаемых созвучным вербальным знаком, восходящим к греческому первоисточнику. Здесь нужен самостоятельный компаративный анализ национальных политических феноменов. Это, однако, сложнейшая задача, которая по силам только большому международному коллективу. Реальность же такова, что только еще формирующейся отечественной политологии следует обратиться к менее масштабным, но для нас отнюдь не менее важным проблемам. Среди них – описание смысловых параметров базовых понятий отечественного политического дискурса. Эта работа трудоемка и на первый взгляд неэффектна. Однако в случае успеха польза от нее несомненна. А успехом можно признать готовность все большего числа наших сограждан критически оценить свое обращение с политическими понятиями, обогатить понимание политики, значит – более эффективно формировать ее.

Государство

Первые достаточно последовательные попытки концептуализации государства связаны с проведенным древними греками противопоставлением государственной, политической, полисной организации (politeia) и догосударственного, варварского, деспотического «общения» (despoteia). В современной науке этому соответствует различение государственности и потестарности как ее прафеномена (18). Политейя опирается не столько на непосредственное могущество, сколько на достаточно формализованную систему взаимообязательств и их исполнения. Хотя и здесь принудительная сила сохраняется как последний и крайний аргумент, на первый план выдвигается качественное определение власти по регулированию системы исполнения взаимообязательств: cratos как главенства, например, «лучших» (аристократия), «чести» через формально определенные цензовые группы (тимократия), «народа» через формальные организации демов (demos).

Понятие деспотия, исходно связанное с потестарностью, догосударственностью, в дальнейшем получило политическую трактовку. Связанные с этим аспекты понятия государства, как и потестарная концептуализация источников государственной власти, расматриваются в статье «Деспотия» (см. «Полис», 1994, № 2).

Для ранних этапов развития понятия политической организации характерны отождествление и взаимозамена таких его смысловых аспектов как качественно определенное пространство (земля чья-то, сторона или страна чего и т. п.), язык, вера или «закон», «право/правда», принадлежность к сакральной «державе», общее происхождение (род, народ, отчина) и войско (полк).

При всей эквивалентности первичных понятий в конкретных условиях какие-то из них получали преимущественное использование. На основании косвенных данных можно предположить, что у славян особо выделялось понятие языка (славяне/немцы). Затем оно было потеснено парой земля/страны: земля – прежде всего своя, а страны – примыкающие территории (19, с. 247, 251, 254).

Другим важнейшим понятием был род или отчина. Господство вотчинного уклада сделало понятие отчины широкоупотребительным в целой гамме смыслов, что повлекло развитие ряда специфических понятий (см. статью «Отечество» в след. номере «Полиса»).

Собственно политический акцент усиливается при именовании отчины и земли державой. Здесь объединяющее политическое начало олицетворено сакральным подателем блага политической целостности, который, собственно, и держит землю, язык, отчину. В таком словоупотреблении ярко проявился самодержавный или автократический принцип – консолидация политической общности неким высшим и непререкаемым этосом (20, с. 60–61). Затем понятие державы было уточнено и переосмыслено в связи с другими, более сложными принципами организации. Это имеет прямое отношение к имперской стадии развития нашего Отечества, к важному, но часто весьма однобоко – как единодержавие – трактуемому понятию самодержавия (см. статью «Держава» в след. номере журнала).

С развитием имперских систем происходит различение центра и периферии. Этот процесс касается не только огромных по масштабам политических образований, с которыми обычно и связывают понятие империи, но и небольших, например, полиса, где в собственно городе сосредотачивается главенство над примыкающей территорией. На Руси этому соответствует противопоставление града и области, княжеского, а затем и царского стола (стольного града, столицы) и края, страны. Здесь уже и край, и страна противопоставлены не земле, а стольному граду.