Столь же условным становится и утверждение о том, что низкий темп роста производительности свидетельствует о переживаемых экономикой трудностях. Активные инвестиции в новые технологии и продукты зачастую не повышают традиционно понимаемую производительность, а снижают ее. Там, где результатом производства становятся информационные технологии или высокотехнологичные, но достаточно дешевые продукты, производительность не может расти так же, как и в отраслях массового производства товаров народного потребления. Известно, что в послевоенный период темпы ее повышения в американской экономике были выше, чем в межвоенную эпоху и в десятилетия, предшествовавшие Первой мировой войне (2,3, 1,8 и 1,6 процента соответственно). Несмотря на то, что в 80-е и начале 90-х годов на приобретение новых информационных технологий в отраслях сферы услуг США было затрачено более 750 миллиардов долларов, производительность в них росла примерно на 0,7 процента в год. По отдельным отраслям положение было еще более парадоксальным: в розничной торговле, где ежегодный рост инвестиций в новые технологии составлял 9,6 процента, производительность увеличивалась лишь на 2,3 процента; в банковской сфере затраты на информационные технологии росли темпом в 27,9 процента, а прирост производительности не превосходил 0,1 процента в год; в здравоохранении же увеличение инвестиций на 9,3 процента в год было сопряжено со спадом производительности на 1,3 процента в годовом исчислении. Таким образом, широкомасштабные инвестиции не обеспечивают роста производительности, если они направляются в сферу технологических нововведений; однако поскольку развитие новых технологий определяет, тем не менее, конкурентные способности страны, оказывается, что показатель производительности не отражает реальной степени хозяйственного прогресса постиндустриальных держав. Еще один парадокс информационной экономики состоит в том, что ни масштаб инвестиций, ни темпы роста производительности не дают оснований говорить как об устойчивости экономического роста в традиционном его понимании, так и, тем более, о хозяйственном развитии страны в целом. В условиях, когда в 90-е годы нормы сбережений в США оказались самыми низкими среди постиндустриальных стран, американские компании активизировали инвестиции за рубеж (их размер почти в полтора раза превосходил суммарный объем заграничных капиталовложений Японии и Германии), отдача которых оставалась значительно более высокой, нежели отдача капиталов, вложенных японскими, английскими и немецкими корпорациями в сами Соединенные Штаты. На протяжении всего периода 90-х годов прибыль на вложенный капитал в американской экономике также оставалась более высокой, чем в Германии или Японии. Для народного хозяйства США характерен непрерывный рост вот уже на протяжении семнадцати лет, причем в 90-е годы его темпы оказались выше (2,8 процента), чем за период с 1978 по 1996 год в целом (2,4 процента). В последнее время отрыв США лишь усиливается: по итогам четвертого квартала 1998 года рост американской экономики в годовом исчислении составил 6,1 процента, тогда как для одиннадцати стран, образовавших в начале 1999 года зону единой европейской валюты, он не превысил 0,8 процента, а экономики Германии и Японии, несмотря на высокие уровни инвестиционной активности, пребывали в условиях хозяйственного спада (-1,8 и -3,2 процента соответственно). Комментарии, как говорится, излишни.

Все эти факты и тенденции порождают множество вопросов, и самый интригующий из них: действительно ли в современных условиях низкие нормы сбережений совместимы с бурным хозяйственным ростом, или же мы переживаем относительно нерепрезентативный момент, и ближайшие годы восстановят прежнее состояние дел? На наш взгляд, новые закономерности вполне отражают реалии информационной экономики. Сегодня, когда к инвестициям следует относить и затраты на повышение творческого потенциала человеческой личности, на поддержание ее способности эффективно участвовать в общественном производстве, необходимо радикально изменить представления об обусловленности экономического роста активностью традиционно понимаемых инвестиционных процессов. Учитывая затраты на образование, здравоохранение, любые формы обучения и даже поддержание социальной стабильности в обществе как инвестиционные по своей природе, мы обнаружим, что норма инвестиций в последние десятилетия не сократилась, но радикальным образом выросла. В современных постиндустриальных обществах сформировался саморегулирующийся механизм, позволяющий осуществлять инвестиции, стимулирующие хозяйственный рост, посредством максимизации личного потребления, которое всегда казалось их антитезой. И в этом мы видим одну из важнейших характеристик нового общества, которое сделало фактически все основные виды потребления, связанные с развитием личности, средством создания самого производительного ресурса. Там, где индустриальные нации вынуждены идти по пути сокращения потребления, постиндустриальные способны максимизировать его, причем с гораздо более впечатляющими и масштабными результатами. Дальнейшее укрепление позиций постиндустриального мира может происходить поэтому без излишних самоограничений с его стороны.

Новое качество современных постиндустриальных корпораций является как причиной, так и следствием изменившейся инвестиционной стратегии. Перемены в структуре корпорации отражают в первую очередь изменение фундаментальных качеств ее работников, происходящее по мере роста роли и значения интеллектуальной деятельности, в значитель-ной степени мотивированной надутилитарным образом. На протяжении всего нынешнего столетия корпорации постепенно превращались из инструмента капиталистического принуждения в ассоциации, преследующие не только чисто экономические, но и социальные цели, что стало особенно заметно с середины 60-х годов, когда быстро распространялись новые технологии, предполагавшие децентрализацию, демассификацию, фрагментацию производства и требовавшие работников, одним из важнейших качеств которых является выраженное стремление к автономности. Эти перемены ознаменовали переход к системе гибкой специализации, способной быстро отвечать на изменяющиеся потребности рынка и основанной на радикально повысившейся степени свободы работника.

Однако ни в 70-е, ни даже в 80-е годы западная корпорация не обрела качественно нового облика. Для того, чтобы превратиться из той “адаптивной” корпорации, какой ее описывал О.Тоффлер, в компанию “креативную”, о которой сегодня уже можно вести речь, должны были завершиться процессы превращения большей части ее персонала в работников, занятых преимущественно интеллектуальной деятельностью (knowledge-workers), а также сформироваться в обществе в целом и внутри компаний в частности новые ценностные ориентиры социального взаимодействия.

Первому фактору принадлежит ведущая роль. Сегодня крупные компании индустриального типа уже не контролируют производство в прежней мере. 500 американских компаний, обеспечивавших в начале 70-х годов около 20 процентов ВНП США, сегодня производят не более одной десятой такового, а экспорт из США в 1996 году наполовину состоял из продукции компаний, в которых было занято 19 и менее работников, и только на 7 процентов — из продукции компаний, применяющих труд более 500 человек. Характерно, что подобным трансформациям мы обязаны не столько деструкции крупных корпораций, сколько исключительно быстрому развитию новых компаний, действующих, как правило, в наиболее высокотехнологичных отраслях. В США, где венчурный капитал развит в большей степени, нежели в Европе, их успехи проявились с начала нынешнего десятилетия, в результате чего сегодня 15 из 20 самых богатых людей Соединенных Штатов представляют компании, возникшие в течение последних одного-двух десятков лет — Microsoft, Metromedia, Dell, Intel, Oracle, Viacom, New World Communications. В середине 90-х бум перекинулся на Европу: объем венчурного капитала, увеличиваясь с 1973 года в странах ЕС на 35—45 процентов ежегодно, достиг почти 9 миллиардов долларов. В 1996 году был учрежден европейский фондовый индекс для высокотехнологичных компаний, EASDAQ, в листинге которого находились 26 компаний общей стоимостью 12 миллиардов долларов (в США в NASDAQ входили в середине 1998 года 5412 компаний с суммарной капитализацией в 2,1 триллиона долларов); рост европейского высокотехнологичного индекса составил примерно по 100 процентов и в 1997, и в 1998 году. Его германский и французский аналоги — Neuer Markt и Le Nouveau Marche — только в первой половине 1998 года обнаружили рост на 131и 85 процентов соответственно.