Этот пассаж не касается семантики, он говорит только о синтаксической структуре, которой должен обладать знак для того, чтобы иметь возможность выражать смысл. Витгенштейн не утверждал, что именно конвенции, а не мысли детерминируют значения знаков. Он пытался объяснить конвенциальную связь между мыслями и фактами, обращаясь к понятию картины особого рода.

Понятие внутреннего в трактатовской концепции не следует ассоциировать с идее приватности, оно связано с построением механистической модели языка и с проблемой того, как язык относится к действительности.

Высказав общую идею «образной» сущности языка, Витгенштейн анализирует различные классы предложений. Логические истины суть тавтологии, они истинны при любом положении дел, тогда как логически противоречивые утверждения ложны при всех положениях дел. Все логические предложения показывают логическую структуру мира.

Там, где человек сталкивается с исследованием каких-то скрытых глубин и с попытками выразить результаты этих исследований в предложениях и теориях, – там человек в действительности сталкивается всего лишь с ошибочным представлением о работе языка и со злоупотреблениями языковыми предложениями. Потому-то философия и есть критика языка.

Витгенштейн говорил, что «существует не высказываемое». Проблема мистического ставиться в «Трактате» как онтологическая проблема. Однако мистическое Витгенштейна не является простой метафорой для внешних границ языка, поскольку трактовская концепция логики существенно связана с концепцией мистического, более того, делает ее необходимой. Все, что происходит в универсуме «Трактата», безлично, поскольку в показываемой в нем картине мира нет «Я», нет субъекта. Его не видно, как не видно глаза в поле зрения. Философское же «Я» – это не человек, не человеческое тело, а метафизический субъект, являющийся не частью, а пределом мира.

Философский субъект является границей мира и языка в том смысле, что этот мир – это его мир, субъект придал ему структуру и определенность. Все то, что находиться в мире, в силу этого является просто фактом. Все факты равноценны. Нет фактов более или менее глубоких, более или менее ценных. Поэтому и «смысл» мира должен лежать вне его. От такого мира нечего ждать, в нем не на что надеяться, и субъекту остается только занять достойную этическую позицию.

Этическое не связывается философом ни с системой норм и правил, ни с наказаниями за их неисполнение. Этическое – это нечто такое. Что несет награду в себе самом. Этическое не может быть высказано в предложениях, потому что нет предложений, высказывающих нечто более высокое, нежели остальные предложения. Кроме того, Витгенштейн утверждал, что «этика трансцендентальна». Эстетика же понимается как определенный способ видения, созерцания. Этическая установка тогда также состоит в установке на в высшей степени незаинтересованное созерцание мира. Высшей ценностью при этом является сам факт того, что мир существует. Именно это вызывает высшее философское изумление. «Созерцание мира с точки зрения вечности есть созерцание его как ограниченного целого. Чувство мира как ограниченного целого есть мистическое»[12]. Однако это чувство и созерцание невыразимы. Об этом нельзя говорить, ибо невозможно говорить осмысленно.

Тот, кто понял мысль автора «Трактата», должен понять и бессмысленность всех выражений, с помощью которых он ее передает. «Итак, – замечает З.А. Сокулер, – оказывается, что Витгенштейн не строит в «Трактате» никаких концепций языка как образа реальности. Он сам предупреждает, что все эти утверждения бессмысленны… Почему Витгенштейн не разъяснил, что является простым объектом? Почему у него нет развернутого обоснования тезиса об образной природе языка? Потому что все рассуждения «Трактата» – это только ступеньки лестницы, ведущей к… чему? Созерцанию мира как целого? Мистическому переживанию существования мира, которое снимает вопрос о смысле жизни? О чем нельзя говорить, о том надлежит молчать. Сумевший понять должен, как утверждает Витгенштейн, отбросить все сказанное в его книге как ставшую уже ненужно лестницу»[13].

«Пожалуй, я могу представить, – утверждает Витгенштейн, – что имеет ввиду Хайдеггер под бытием и страхом. Человек имеет склонность атаковать границы языка. Подумайте, к примеру, об удивлении. Что нечто существует. Удивление может не выражаться в форме вопроса, оно вовсе не имеет никакого ответа. Все, что мы в состоянии сказать, а priori может быть только бессмыслицей…. Этой атакой на границы языка является этика»[14].

В 1929-1930 годах Витгенштейн прочитал лекцию по этике, включающую размышления о природе этических суждений. Такие суждения резко отличаются от эмпирически значимых научных предложений, с помощью которых могут быть выражены оценки или относительные ценности. Высказывания об относительных и абсолютных ценностях часто смешиваются, но на самом деле их отделяет глубокая пропасть. Первые мало чем отличаются от фактов и легко контролируются. Другие, в противовес суждениям о фактах, соизмеряют человеческие поступки, мысли и намерения с идеалами, которые считаются абсолютно истинным масштабом оценки всего происходящего. Суждения о фактах не являются ценностями, и наоборот. Слова, используемые по научному, – это своеобразные сосуды для хранения и передачи информации; использование же слов в этике имеет сверхъестественный характер. Если познавательные суждения опираются на опыт и контролируются фактами, то этические высказывания связаны с иного рода опытом, своеобразие которого проявляется в религиозной вере. Впрочем, в заключении своей лекции Витгенштейн выразил уважение к этическим исканиям человеческого духа. «Проповедовать мораль трудно, обосновать ее невозможно»[15].

В поздний период своего творчества Витгенштейн существенно пересмотрел свои представления, изложенные в «Трактате», в особенности представления о языке. Выдвигалось множество гипотез, объясняющих причины перемен во взглядах философа. Очевидно, что мотивы эволюции его взглядов определялись основаниями как биографического, так и собственно философского характера. К мотивам биографического характера исследователи обычно относят участие Витгенштейна в движении за школьную реформу в Австрии, вследствие чего он заинтересовался идеями австрийского ученого Карла Бюлера, который разработал вариант детской психологии как своего рода критическое переосмысление гештальтпсихологии.

Логический позитивизм.

Еще в конце XIX века спор о специфике и судьбах философии приобрел форму дискуссий о проблеме «метафизики». Имелась в виду метафизика как «первая философия», которая обязательно ставит мировоззренческие проблемы бытия, человека, познания и рассматривает их широко и масштабно. Кант и Гегель, критиковавшие «старую метафизику», вместе с тем придавали большое значение новому пониманию таких проблем, как единство и целостность мира, место и роль человека в универсуме, конечность и бесконечность мира. А вот в конце XIX века возникло движение, которое было представлено «первым позитивизмом» (Д.С. Милль, Г. Спенсер, О. Конт), потом «вторым позитивизмом» (Э. Мах, Р. Авенариус), а начиная с 20-х годов и до нынешнего времени – «третьим» позитивизмом, или неопозитивизмом.