В «Логико-философском трактате» Витгенштейн пытается показать условия, необходимые для существования языка как такового. Одновременно он принципиально исключает правомерность любых попыток говорить о самом языке, даже правомерность своих собственных попыток. Суть в том, что философ стремился, с одной стороны, уяснить подлинное значение аналитического метода, а с другой стороны, огромную роль для него имели проблемы смысла жизни, добра и зла. С этими проблемами он и пытался соотнести аналитический метод. Сам Витгенштейн так объясняет замысел «Логико-философского трактата»: «Основное содержание книги – этическое… Моя книга состоит из двух частей: одна – это то, что содержится в книге, плюс другая, которую я не написал. И именно эта вторая часть является важной. Моя книга очерчивает границу сферы этического как бы изнутри, и я убежден, что это – единственная возможность строгого задания этой границы»[6]. Основное содержание книги относиться как раз к тому, о чем нельзя говорить и поэтому следует молчать. Автор предупреждает читателя, что главное в его книге то, что в ней не написано. «Смысл книги в целом можно сформулировать приблизительно так: то, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, о том же, что сказать невозможно, следует молчать»[7].

Витгенштейн полагает, что, ставя вопрос о границах мышления, мы можем спрашивать только о границах выражения мышления, поскольку в противном случае мы должны были бы обладать способностью мыслить по обе стороны этой границы, а значит иметь возможность мыслить немыслимое. «такая граница может быть проведена только в языке, а то, что лежит за ней, оказывается просто бессмыслицей»[8].

«Мир», о котором говориться в «Трактате», располагается в логическом, а не в физическом пространстве. Такой мир разбивается на факты, структура которых образуется структурами ситуаций. Ситуации же есть комбинации объектов, причем существенным свойством объекта является именно то, что он может входить в ситуации.

Возможность вхождения объекта в ситуацию есть форма объекта. Объект же прост. Простые объекты есть подлинная «субстанция мира». Им соответствуют имена. А.Ф. Грязнов дает следующую характеристику витгенштейновских объектов: «Объект есть нечто абсолютно простое, а следовательно, это не предмет или вещь, которые таковыми принципиально не могут быть, а понятие, служащее для обозначения формального аналога языковой единицы – имени»[9]. Образ и факт существуют в одном и том же логическом пространстве. Соотношение элементов образа есть его структура, возможность для образа иметь некоторую структуру называется формой отображения. «Форма отображения, – поясняет Витгенштейн, – это возможность того, что вещи соотносятся друг с другом так, как соотносятся друг с другом элементы образа»[10].

Образ может отображать любую реальность, ели имеет ее форму. логическая форма – это то общее, что образ имеет с действительностью. Но образ не может изобразить само отношение, связывающее его с фактом. По мнению Л. Витгенштейна, логический образ факта – есть мысль. Предложение же есть чувственно воспринимаемое выражение мысли. Оно есть сумма знака и проективного отношения, связывающего его с изображаемым фактом. Поскольку же факт есть комбинация объектов, предложение является комбинацией имен этих объектов. Имя же не имеет смысла, оно имеет только значение.

Имя играет роль именуемого объекта в предложении, выступая вместо него. Предложение же не может считаться именем факта по той причине, что каждому факту соответствует по крайней мере два предложения – истинное и ложное.

Мир и язык оказываются отражениями друг друга, причем это отражение на уровне имен и объектов является зеркальным. На уровне предложений эта зеркальность нарушается тем, что предложения могут быть образами не только действительных, но и возможных фактов. совокупность же всех истинный элементарных предложений является зеркальным отображением всех ситуаций в мире. Язык является образом мира, и задача заключается в том, чтобы это понять.

Непохожесть предложений на образы проистекает от того, что язык преодолевает мысль. Поэтому-то вся философия – это критика языка, поскольку большинство философских предложений и вопросов коренятся в нашем непонимании логики языка. Предложение ведь не может выразить свою логическую форму. Следовательно, не может существовать образа логической формы мира, ибо любое предложение само должно разделять эту форму и поэтому не способно быть независимым от нее. Логическая форма только показывается. Поэтому и структура языка показывается логической символикой.

Если исходить из того, что под поверхностью повседневного языка скрывается логическая форма универсального языка, которая делает возможным интерсубъективно значимое отражение всех фактов в предложениях, то больше не возникает характерной проблемы сообщаемости частных значимых содержаний и объективного значения опыта. Теперь личный опыт и сообщения об опыте просто не имеют больше ничего общего с конституцией значения слова, наличествующего в системе языка, как некая «субстанция» мира. А поскольку теперь форма языка и мира априори идентична для всех, то в этом случае проблема солипсизма решается, поскольку каждый пользующийся языком сталкивается с одним и тем же описываемым в языке миром. Коммуникация в таком случае превращается в кодирование, передачу и декодирование сообщений об отстоянии вещей в том виде, в котором они благодаря априорно идентичной для всех структуре языка могут быть представлены в предложениях. Это означает, что интерсубъективно передаваемый смысл относится только к структуре предложений дел, которая априорно соответствует структуре языковой системы. Содержательная интерпретация сообщений, напротив, остается частным делом, никак не связанным с конституцией языка.

«Трактат» содержит набросок механистического объяснения выражения мысли в естественном языке. Витгенштейн утверждал, что человек обладает способностью строить языки, позволяющие выразить любой смысл и в то же время отмечал, что молчаливо принимаемые соглашения, служащие пониманию повседневного языка, чрезмерно сложны. Исходя из подобных пассажей, существует как конвенционалистская, так и менталистская интерпретация «Трактата».

Согласно менталистской интерпретации, мысли есть ментальные структуры, которые детерминируют значения предложений. При конвенционалистской интерпретации концепция мышления, представленная в «Трактате», сближается с концепцией значения как употребления.

Сторонники менталистской интерпретации утверждают, что в объяснении значений мысли играют существенную роль состояний, которые внутренне, не конвенционально, связаны с миром. Защитники конвенционалистской интерпретации полагают, что отношения между символами и реальностью, согласно «Трактату», зависят только от природы символов. Подтверждение этому ищут в словах Витгенштейна: «Значение языка не должно играть какую-либо роль в логическом синтаксисе; возможность его построения не требует обращения к значению языка, предполагается лишь описание выражений»[11].