Понадобился пересмотр многих устоявшихся представлений о городе и его архитектуре, чтобы в XVIII столетии мог сформироваться новый тип городского ансамбля, наиболее ярким выражением которого является площадь Согласия. Именно в XVIII веке архитектура начинает порывать с прежней трактовкой площади как изолированного пространства, выделенного из организма города и как бы продолжающего собою дворцово-парковый ансамбль. Теоретики XVIII века стараются расширить границы архитектурной деятельности и привить мысль о возможности архитектурного воздействия на весь город в целом. Именно идея города как целого привлекает к себе внимание теоретиков новой архитектурной школы, складывающейся во Франции в середине века. В отличие от многочисленных теорий построения города, выдвинутых в предшествующие эпохи («идеальные города» Ренессанса), город теперь начинает трактоваться как совершенно реальная тема архитектурной практики: речь идет не о построении некоего несуществующего идеального городского организма, а об архитектурном воздействии на наличный, сложившийся город. Разработка именно в этом плане идеи города составляет очень важную новую черту архитектурной теории в XVIII столетии.

Для того чтобы идея города в этом понимании вошла в архитектуру, необходимо было давление целого ряда новых условий, складывавшихся в жизни и росте самого города в эту эпоху, прежде всего во Франции. Здесь надо прежде всего иметь в виду общий рост большого города (особенно столицы) и повышение его роли в хозяйственной и политической жизни страны, значительно возросшие темпы деловой жизни в самом городе, укрепление связи между отдельными его частями, более интенсивная застройка городских территорий, наконец, значительное возрастание движения в самом городе и на подступах к нему.

В теоретических трактатах по архитектуре, опубликованных в XVIII столетии, мы находим уже весьма отчетливо осознанную постановку проблемы городского ансамбля. Теоретиков XVIII века не удовлетворяет тот облик Парижа, какой сложился в результате стихийного роста города на протяжении ряда столетий. Ложье в своем «Опыте об архитектуре» говорит об этом в следующих выражениях: «Париж, обладающий бесконечным числом удивительных сооружений, являет в своем ансамбле малоудовлетворительный вид: его внешность никак не отвечает той идее, которую иностранцы должны составить себе о столице наиболее прекрасного королевства Европы; это — нагромождение скученных домов, мешанина, в которой, кажется, господствовал только случай». Эту тираду буквально воспроизводит и Патт в своем труде[4].

Тот же Ложье посвящает в своем трактате целый раздел вопросам упорядочения и украшения городов. Он требует не только создания определенных архитектурно законченных ансамблей внутри города, но трактовки всего города как ансамбля. Он начинает поэтому с главы о въездах в город, переходит далее к расположению улиц, затем к украшению отдельных зданий. «Наши города, — пишет он, — по-прежнему остаются тем, чем они были, кучей домов, нагроможденных без всякой системы, без экономии места, без плана. Нигде этот беспорядок не ощущается и не оскорбляет вкус так сильно, как в Париже. Центральная часть этой столицы почти не изменилась за много лет: по-прежнему она состоит из маленьких, узких, извилистых улочек, полных грязи и мусора. Встреча экипажей является постоянной преградой . Париж никак нельзя назвать прекрасным городом»[5].

Вместе с формулировкой проблемы города как целостного организма выдвигается мысль о городе как непрерывности, о необходимости иметь перспективу развития города на будущее. «Нет ничего более мудрого, — говорит Патт, — как проводить на генеральном плане города желательные улучшения, намечать подходящие для этого места, хотя бы эти улучшения могли быть осуществлены на протяжении длинного ряда лет. То, что мы начнем, наши потомки продолжат. Если мы будем следовать этому методу в наших больших городах, мы не будем иметь в них такого положения, когда общественные и частные здания образуют ансамбль, лишенный порядка, в котором отдельные части не имеют между собой ни согласия, ни единства, ни связи». «Города, — замечает он в другом месте, — призваны быть бессмертными. И было бы достойно нас оставить в них потомству великую идею нашего века».

Это новое понимание города как объекта архитектурного воздействия находит отчетливое выражение в работе над новыми городскими ансамблями. По-новому начинает трактоваться и тема площади: последняя рассматривается уже не только как перенесенный в город элемент дворцового комплекса, не только как продолжение дворцового ансамбля. Все большее и большее внимание начинает уделяться связям городской площади с уличной сетью и с прилежащими кварталами. Площадь трактуется как узел городского движения, как резервуар свободного пространства. Иначе понимается и сама представительная роль площади: в трактатах XVIII века (а затем и в архитектурной практике) утверждается мысль о том, что площадь должна представительствовать самый город, быть средоточием и носителем его архитектурной идеи, а не представлять в этом городе короля, королевский дворец или же церковь. Иначе говоря, на первый план начинает выступать идея площади как градостроительного элемента. Градостроительные идеи XVIII столетия находят свое завершающее выражение уже в период Французской революции, с образованием в 1793 году Комиссии художников, на которую Конвент возлагает ряд задач по перепланировке и украшению Парижа[6]. Комиссия художников развертывает обширный план градостроительной деятельности, план, которым через много десятилетий воспользуется Оссман в своих работах по перепланировке города. Эта комиссия коснулась и вопроса о площадях, причем и в этой части своего плана она предлагала сочетать интересы архитектурного ансамбля с чисто хозяйственными интересами города (использование больших площадей городских рынков, приспособление площадей к интересам городского транспорта и т. д.).

Однако еще более глубокие изменения претерпело понимание площади с точки зрения собственно архитектурной. Можно сказать, что в архитектуре XVIII столетия делается попытка синтетически обобщить все те отдельные руководящие начала и мысли, которые были выработаны по отношению к проблеме ансамбля в течение предшествующих столетий[7]. Ансамблевое творчество XVIII века бесспорно сохраняет очень много от эстетики барокко. Как ни враждебен нарождающийся в XVIII столетии новый классицизм искусству барокко, этот классицизм усваивает ряд весьма существенных элементов барочной практики. Архитектура предреволюционных десятилетий XVIII века пытается найти своего рода компромисс между требованиями и приемами барочного стиля и новыми требованиями, рождающимися вместе с ростом нового искусства. Ансамбль площади перестает быть элементом дворцового ансамбля, но сохраняет отдельные черты этого последнего. Площадь продолжает трактоваться как своего рода курдонер, как преддверие к тому или иному монументальному сооружению. Однако в проектах XVIII столетия решительно преобладает тип открытой площади; прекращается изоляция площади от окружающего города, ликвидируется и замыкание пространства площади в физических границах определенных архитектурных масс; напротив того, площадь стремится быть свободной от этого физического окружения, пространство площади оказывается открытым в разные стороны, а иногда и сливающимся с соседним пространством.