Одежда как язык

Одним из основных подходов к одежде в двадцатом веке было рассмотрение ее как языка, формально организованного и использующего определенную грамматику и синтаксис. Первый основной вклад в развитие этого подхода был сделан русским фольклористом Петром Богатыревым, который попытался исследовать “общую структурную взаимозависимость функций, выполняемых индивидуальным костюмом”. Он выявим четыре основных типа костюма на своем примере Моравской Словакии: повседневный, праздничный, церемониальный и ритуальный. Каждый из них обладает некоторым числом функций: практических, эстетических, регионалистических, церемониальных, праздничных, ритуальных, националистических - все они упорядочены в различные иерархии по важности, в соответствии с типом костюма. Повседневный костюм, к примеру, в качестве основной функции имеет практичность, затем следует классовая или статусная идентификация, затем эстетическая и регионалистическая функции. На другом полюсе находится ритуальный костюм, функции которого располагаются в порядке: ритуальная, праздничная, эстетическая, регионалистическая или националистическая, идентификационная и, завершает ряд практическая функция. Социальный статус включает профессиональную занятость, возраст, вероисповедание и брачный статус. Костюм показывает все это через комбинацию определенных элементов: “каждый предмет может иметь разные функции в зависимости от того, с каким другим предметом комбинируется. Например, воника (изощренная форма цветочного букетика) . служит для опознания либо жениха, либо армейского рекрута”, в зависимости от того, какие брюки одеты с ним.

Богатырев первым разбил костюм на некоторое число различных элементов, и первым осознал, как костюм участвует в социальной коммуникации посредством конкретных комбинаций этих элементов. Это предполагает существование своего рода грамматики костюма.

Werner Enninger (1984) строит свою работу непосредственно на работе Богатырева. Он переносит конкретные комбинации мужской верхней одежды на био-социальный статус (его терминология) и социальные события (рис. 3). Он разделяет нижний, средний и верхний слоя одежды как исходные единицы, и показывает, что первый из них может быть составлен из двух альтернативных элементов (различных типов рубашки). Второй - которого может и не быть - также из двух (жилеток различных цветов). Третий - из пяти (различного цвета пиджаки и пальто), его также может и не быть. Специфические комбинации элементов и слоев служат индикаторами пола, возраста, принадлежности не принадлежности к служащим и социального события: будний день, путешествие шоппинг, поход в гости, дорога на службу, в церковь и так далее.

Sahlins прикладывает очень похожие идеи к американской системе одежды:

Полный комплект одежды представляет собой утверждение, созданное определенным сочетанием его частей, контрастирующее с другими полными комплектами. Опять мы сталкиваемся с логикой частей, чьи значения формируются по разному, путем сравнения на этом уровне в духе Соссюра: так, например, значение женских брюк одновременно определено оппозицией другому предмету данного локуса, например, - юбке или мужским брюкам и контрастом с другими вариантами того же класса (женских брюк), различными по цвету, рисунку или чему-то еще.

Так что контраст и различия существенны для значения платья, так же, как и для значения языка. На большом уровне детализации Sahlins пытается выявить конституирующие единицы, составляющие дискурс платья, другими словами - то, как элементарные физические контрасты соотносятся с социальными значениями. Синий воротничок, как индикатор занятости в ручном труде, белый - индикатор бюрократической работы - вот один, порядком идеализированный пример. Если мы возьмем случай гендерных различий, мы увидим, что рукава могут относить обладателя к тому или иному полу, в зависимости от того, как выглядят. Мужские рукава длинные и сделаны точно по размеру, женские - длиной в три четверти и более свободные. Пиджак показывает половую принадлежность по пуговицам на правой или левой стороне.

Различия между работой и досугом связаны с различиями между различными видами одежды, и Sahlins предполагает, что элементарные контрасты, действующие здесь - между Вебленовыми понятиями церемониального и рабочего. Например, если мы разделим труд на бюрократический и ручной, более церемониальная одежда будет со стороны бюрократического, а более рабочая - со стороны ручного. Если мы посмотрим на бюрократическую одежду как класс, мы опять найдем дифференциацию по работе - новое различие между должностными лицами (более церемониально) и белыми воротничками (более по-рабочему). В итоге, одежда для Sahlins - это нечто, что поддается систематическому прочтению, с тем, чтобы выявить важные социальные различия в данном обществе - это вид языка, составляемый элементарными конституентами и правилами их комбинации.

Grant McCracken оспаривает плодотворность идеи рассмотрения одежды как языка. Упрощая, можно сказать, что он объясняет свою позицию тем, что язык предоставляет большую свободу комбинаторики, свободу, которая производит непрекращающиеся дискурсы. Мы вынуждены следовать жестким правилам грамматики, когда пишем предложения, но мы гораздо свободнее, составляя эти предложения вместе. На высшем уровне мы можем использовать язык, чтобы сказать, что хотим, но на нижнем все еще связаны относительно негибкими правилами. Но в одежде нет этой комбинаторной свободы. McCracken провел ряд интервью с людьми и попросил их проинтерпретировать значения различных комплектов одежды. Он выяснил, что когда человек начинает комбинировать предметы одежды с такой же свободой, какую позволяет язык, он производит не дискурс, а смущение. Его респонденты не могли понять, что означали комплекты одежды: они оперировали предустановленными значениями, и новые комбинации были просто ребусами. Одежда склонна быть связанной с относительно фиксированными значениями, тогда как язык может генерировать новые - если язык является открытой кодовой системой, то одежда - закрытой. Так что, хотя мы все еще можем сказать, что одежда участвует в коммуникации, с точки зрения McCracken, она делает это совсем не так, как язык.

Рост числа неясностей в интерпретации

Мы знаем, что одежда “делает” класс, гендер, возраст, профессию и так далее. Однако уже отмечалось, что не все так просто и прямолинейно. Автор из Бельгии Devleeshouwer придерживается того мнения, что внешний облик со времен Первой Мировой Войны стал гораздо менее очевидным, более запутывающим: рассматривая толпу представителей рабочего класса предвоенных лет, можно было без труда указать профессию каждого человека, тогда как послевоенная толпа позволяет только оценить общий статус участников, принадлежность к рабочему классу.

К семидесятым стало сложно отличить один класс от другого, благодаря тому, что организация различий стала более тонкой. Featherstone соглашается, что "постоянное изменение товаров делает проблематичным, более сложным чтение статуса или ранга носителя товаров" и что "переизбыток и быстрая циркуляция символических благ и потребительских товаров угрожает читаемости благ, используемых как знаки социального статуса". Дэвис пишет, что одежда в западных обществах "скорее недо-кодифицирована, чем ясна и красноречива". Более того, " то, что "значат" некоторые комбинации вещей или конкретные стилевые акценты будет ужасно изменяться в зависимости от погоды, ситуации, места, компании и даже чего-то такого неявного и быстротечного, как настроение носителя и наблюдателя". Код западной одежды "более многозначен и семантически не определен", чем код языка. Это обещает – или угрожает - запутывающую пролиферацию дискурсов одежды: постмодернистский мир, где обозначающее отделено от обозначаемого, изображения не имеют значения, и общество более не содержит определенных статусных групп, узнаваемых по их выбору символических благ, таких как платье. Тем не менее, некоторые ограничения этого чрезмерного разнообразия можно проследить, рассматривая работу, в которой использовались фотографии для тог, чтобы получить интерпретации одежды.