Дети поэтому вовсе не одарены способностью к рассуждению до тех пор, пока они не получили способности речи; тем не менее они называются разумными созданиями в силу очевидной воз­можности обладать способностью к рассуждению в будущем. А что касается большинства людей, то хотя они и обладают неко­торой способностью к рассуждению, например до известной сте­пени при счете, однако они обладают ею в такой малой степени, что она приносит им мало пользы в повседневной жизни. И если в повседневной жизни одни лучше, другие хуже справляются со своими делами, то это зависит от различия их опыта, быстроты па­мяти, различного направления их склонностей, а особенно от уда­чи и неудачи и ошибок одних в отношении других. Когда же речь идет о науке или об определенных правилах действий, то они на­столько далеки от них, что не знают, что это такое. Геометрию эти люди принимают за колдовство. А что касается других наук, то те, кто не обучался их основам и не достиг некоторого успеха так, чтобы видеть, как эти науки получились и как они возникли, подобны в этом отношении детям, которые, не имея представления о рождении, верят рассказам бабушек, что их братья и сестры не родились, а были найдены в огороде.

Тем не менее те, кто не обладает никаким научным знанием, находятся в лучшем и более достойном положении со своим при­родным благоразумием, чем люди, которые благодаря собствен­ному неправильному рассуждению или доверию тем, кто непра­вильно рассуждает, приходят к неправильным и абсурдным общим правилам. Ибо незнание причин и правил не так отдаляет людей от достижения их целей, как приверженность к ложным правилам и принятие ими за причины того, к чему они стремятся, того, что является причиной не этого, а скорее чего-то противопо­ложного.

Резюмируем. Свет человеческого ума — это вразумительные слова, однако предварительно очищенные от всякой двусмыслен­ности точными дефинициями. Рассуждение есть шаг, рост зна­ния — путь, а благоденствие человеческого рода — цель. Мета­форы же и бессмысленные и двусмысленные слова, напротив, суть что-то вроде ignes fatui [блуждающих огней], и рассуждать с их помощью — значит бродить среди бесчисленных нелепостей. Результат, к которому они приводят, есть разногласие и возму­щение или презрение.

Благоразумие и мудрость и их различие. Если богатый опыт есть благоразумие, то богатство знания есть мудрость. Ибо хотя мы обычно обозначаем именем мудрость и то и другое, однако римляне всегда различали между prudentia и sapientia, приписывая первое свойство опыту, а второе — знанию .

Признаки научного знания. Некоторые из признаков научного знания достоверны и безошибочны, другие недосто­верны. Достоверны, когда тот, кто претен­дует на обладание знанием какой-либо вещи, сам способен учить этому, т. е. вразумительно доказать другому правильность своего притязания. Недостоверны, когда лишь некоторые частные явле­ния соответствуют его претензии и вследствие многих случайно­стей оказываются такими, какими, по его утверждению, они должны быть. Признаки благоразумия все недостоверны, ибо невозможно замечать путем опыта и запоминать все обстоятель­ства, которые могут изменить успех. Но признаком безрассудства, презрительно называемого педантизмом, является то, что человек, не имеющий в каком-либо деле безошибочного знания, необхо­димого для успеха в этом деле, отказывается от собственной природной способности суждения и руководствуется общими сентенциями, вычитанными у писателей и подверженными много­ численным исключениям. И даже среди тех людей, которые на совещаниях по государственным вопросам любят показать свою начитанность в политике и в истории, весьма немногие делают это в своих домашних делах, где затрагиваются их частные интересы, ибо они достаточно благоразумны в отношении своих частных дел. В общественных же делах они больше озабочены репутацией собственного остроумия, чем успехом дела.

Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и

власть государства церковного и гражданского / /

Избранные произве­дения. В 2 т. М., 1964. Т. 2.

С. 75— 76, 77—83

И. КАНТ

1. О различии между чистым и эмпирическим познанием

Без сомнения, всякое наше познание начинается с опыта; в са­мом деле, чем же пробуждалась бы к деятельности познаватель­ная способность, если не предметами, которые действуют на наши чувства и отчасти сами производят представления, отчасти побуждают наш рассудок сравнивать их, связывать или разделять и таким образом перерабатывать грубый материал чувственных впечатлений в познание предметов, называемое опытом? Следова­тельно, никакое познание не предшествует во времени опыту, оно всегда начинается с опыта.

Но хотя всякое наше познание и начинается с опыта, отсюда вовсе не следует, что оно целиком происходит из опыта. Вполне возможно, что даже наше опытное знание складывается из того, что мы воспринимаем посредством впечатлений, и из того, что наша собственная познавательная способность (только по­буждаемая чувственными впечатлениями) дает от себя самой, причем это добавление мы отличаем от основного чувственно­го материала лишь тогда, когда продолжительное упражнение обращает на него наше внимание и делает нас способными к обособлению его.

Поэтому возникает по крайней мере вопрос, который требует более тщательного исследования и не может быть решен сра­зу: существует ли такое независимое от опыта и даже от всех чувственных впечатлений познание? Такие знания называются априорными 25; их отличают от эмпирических знаний, которые име­ют апостериорный источник, а именно в опыте.

Однако термин a priori еще недостаточно определенен, чтобы надлежащим образом обозначить весь смысл поставленного вопроса. В самом деле, обычно относительно некоторых знаний, выведенных из эмпирических источников, говорят, что мы способ­ны или причастны к ним a priori потому, что мы выводим их не непосредственно из опыта, а из общего правила, которое, однако, само заимствовано нами из опыта. Так о человеке, который под­рыл фундамент своего дома, говорят: он мог a priori знать, что дом обвалится, иными словами, ему незачем было ждать опыта, т. е. когда дом действительно обвалится. Однако знать об этом со­вершенно a priori он все же не мог. О том, что тела имеют тяжесть и потому падают, когда лишены опоры, он все же должен был рань­ше узнать из опыта.

Поэтому в дальнейшем исследовании мы будем называть априорными знания, безусловно независимые от всякого опыта, а не независимые от того или иного опыта. Им противоположны эмпирические знания, или знания, возможные только a posteriori, т. е. посредством опыта. В свою очередь, из априорных знаний чистыми называются те знания, к которым совершенно не примешивается ничто эмпирическое. Так, например, положение всякое изменение имеет свою причину есть положение априорное, но не чистое, так как понятие изменения может быть получено только из опыта.

.Нас сейчас интересует объективация как познание. Можно ли сказать, что объективированное познание само по себе дефектно и греховно и является источником падшести мира? * Это было бы большое недоразумение. Греховность, дефектность, падшесть нуж­но всегда искать не в познании, а в самом бытии. Познание же лишь познает падшее бытие под знаком падшести. Познание, как объективация, для которого закрыто внутреннее существование и духовный мир, есть все-таки познание, и в нем подлинно что-то открывается. Объективация есть внедрение в мир падший, в отчуж­денность и скованность. Но возможно познание этого падшего мира. Существуют ступени объективации в познании. Наиболее объективированным является научное познание отчужденного от внутреннего человеческого существования мира природы, позна­ние физико-математических наук. Тут объект находится совер­шенно вне внутреннего существования субъекта. Это познание совершенно эксцентрично в отношении к человеку. Математика есть, конечно, создание и победа духа, и потому она есть спиритуализация как всякое познание **. Это познание обладает высо­кой ценностью, в нем отражается Логос, как и во всяком познании, но оно находится в тисках объективации, закрывающей внутрен­нюю тайну бытия. В этом смысле наука не онтологична, как то хочет сделать Мейерсон ***. Познание мира социального есть познание объективированное, но это другая ступень объективации, и с этой ступени может проливаться свет на весь процесс объекти­вации, которая неизбежно есть социализация. Мы увидим, что объективированное познание стоит под знаком общества и этим отличается от познания существования, которое стоит под знаком общения. Объективированное познание всех ступеней отвлечено от экзистенциального субъекта, т. е. от человека. Экзистенциальный субъект находится в бытии, но не в объективированном бытии, он сам объективирует, вследствие своего пребывания в падшем мире. Но экзистенциальный субъект ни в коем случае не есть субъект биологический, психологический или социологический, как то пред­ставляется объективированному познанию. Натурализм есть по­рождение объективированного познания, которое придает себе универсальное значение. Натурализм имеет свою частичную пра­воту на известной ступени объективации. Но всегда есть ложь универсальный метафизический натурализм. Объективированный натурализм всегда представляет себе всякое бытие по образу мате­риального. Он существует и в теологии и там даже играет опре­деляющую роль. Тогда Бог представляется объектом и познается по аналогии с вещами и предметами природного мира. Но мое существование может соприкасаться с существованием Бога толь­ко потому, что Он не есть объект и не принадлежит объек­тивированному миру, и потому только я Ему могу принадлежать. Познание философское всегда заключает в себе элементы объек­тивации, но оно стремится быть не объективированным познанием, иначе оно не могло бы искать внутреннего смысла бытия. Раскры­тие смысла материи есть дух. Натуралистическая метафизика, оперировавшая с субстанциями, была объективацией философ­ского познания. Она пыталась быть эксцентричной в отношении человеческого существования. Происходила объективация Бога, духа, души, смысла и т. п. Вот этой объективированной натура­листической философии наступает конец. Смысл моего существо­вания не может быть найден в этом мире, он может быть лишь в ином мире, не в природно-объективированном мире. Великие фило­софы всегда это признавали, хотя бы выражали это в форме еще натуралистической метафизики, например Спиноза, Сократ, Блаженный Августин, Декарт обращались внутрь «я», к субъекту. Кант более всех приблизился к своеобразной философии существо­вания, сделав различие между порядком природы и порядком сво­боды. Внутреннее существование находится в порядке свободы, а не в порядке природы. Кант очень помогает сокрушать старый ра­ционализм, натурализм, наивный объективизм и реализм. Но к но­вой экзистенциальной философии он не пришел. Его феноменализм ошибочен. Уже Плотин пытался преодолеть объекты и вещи и увидеть за ними свободу *. Преодоление объективированного натурализма в философии есть вместе с тем преодоление мета­физики понятий, ибо понятие образуется об объектах, образо­вание понятий есть объективация. Это есть также преодоление той ошибочной мысли, что мышление может быть отделено от эмо­ций. Познание через понятия не есть познание бытия в себе. По­знание объективированное означает иррационализацию иррацио­нального бытия **. Только символы и образы приближают к тай­не бытия ***. Никакие понятия об объективированном мире не раскрывают ценностей жизни, смысла жизни. Тайна существо­вания, в которой раскрывается смысл, есть совпадение подлежа­щего и сказуемого. «Я» есмь, другое «я» есть, Бог есть, Божий мир есть. Царство существующего есть царство индивидуального, в нем нет общего, нет абстрагирования. И это раскрывается в субъекте, в экзистенциальном субъекте, а не в объекте. Бог дей­ствует в субъекте, а не в объекте. Объективированный мир есть безбожный и бесчеловечный мир. Объективация Бога есть прев­ращение Его в безбожную и бесчеловечную вещь. Царство культу­ры есть еще царство объективации, хотя за ней скрыт творческий экзистенциальный субъект. Поэтому культура не есть последнее. Культуру ждет конец и страшный суд. Даже эстетическое восприя­тие предмета есть еще объективация, не есть то соединение с пред­метом, при котором предмета уже нет, как объекта. Культура есть иная ступень объективации, чем природа и даже чем общество. Но она находится под властью общества, которое есть объективация по преимуществу. В ней творческий акт человека протягивается вниз и подчиняется закону ****. Объективация на всех своих ступе­нях есть царство закона, а не царство благодати. В этом ее рели­гиозное оправдание. Но и сама религия, как явление социальное, есть объективация, и, конечно, объективация есть теология. Смысл религиозной жизни человечества в прорыве за царство объектива­ции, за царство закона, за царство необходимости общества и природы. Но религия историческая всегда объективируется и со­циализируется. И тогда она подпадает под власть необходимости. Тогда религия рационализируется. Тогда религия создает не об­щение, а общество, тогда она подчинена государству, тогда ее можно объяснять социологически. Поэтому религия не последнее, не есть самое откровение, не есть существование человека в Бо­ге *****. Пророческое начало в религии есть прорыв в царстве объ­ективации. Церковь есть объективация и общество. Но Церковь есть также общение и внутреннее существование. В этом трудность проблемы. Это разрезывает всю человеческую жизнь, разрезывает и все человеческое познание. Познание есть объективация, и поз­нание есть осознание объективации, оно выводит из царства объек­тивации к царству духа и смысла. Дуализм есть основная истина философии, но дуализм этот не есть последняя онтологическая истина.