По концепции архиепископа, вся история России основана на бунте против государственности: ''Нет никакого интернационала, а есть народная русская революция, бунт – и больше ничего. По образу Степана Тимофеевича''. И именно в революции народ получил возможность осуществить свою мечту – построить ''государство без государства''. ''Ну, а вера будет мужичья'', как раньше, когда ''вместо Пасхи девушек на урочищах умыкали, на пригорках в дубравах Егорию, скотьему богу, молились. А православное христианство вместе с царями пришло, с чужой властью …Жило православие тысячу лет, а погибнет, а погибнет - ! – лет в двадцать, в чистую, как попы перемрут (этот срок называет и Зилотов для прихода антихриста) …И пойдут по России Егорий гулять, водяные да ведьмы, либо Лев Толстой, а то, гляди, и Дарвин …'' (6;86).

Основной сквозной мыслью о революции, таким образом, является сопоставление ее с русским бунтом, ''бессмысленным и беспощадным'', стихийным.

Сама стихия народа, его земляная и половая сила гармонирует с революцией и является важнее и сильнее ее. ''Броситься к первой женщине, быть сильным безмерно и жестоким. И здесь, при людях, насиловать, насиловать, насиловать!'' И революция здесь – явление не историческое, не социальное, только природное, прорыв человеческих инстинктов: ''Теперешние дни – разве не борьба инстинкта?!'' (6;116). Революция выходит ''из-под контроля'', она ''не осознает'' своей высокой роли в истории, которую ей приписывает Пильняк, она просто бушует, подобно природной стихии.

Историческая правда аргументируется природной силой. Революция пытается соединить природу и историю. В романе об этом свидетельствуют образы ''земляных'', ''природных'' персонажей – знахаря Егорки, Арины, его дочери, затем любовницы и жены. Мысль о единстве природы и истории, заявленная еще в ранних рассказах Б. Пильняка, получает развитие в его романах.

Звучит также и закон жизни, оказывающийся сильнее истории: '' …древнее, значимей, - страшнее – человеческая жизнь …'' (7;251). Тот, кто принял этот закон, может овладеть жизнью, ''энергично фукцировать'', как ''фукцирует'' Архипов, потому что за ним спокойное понимание жизни, ее целью, ее течения – от рождения до смерти. Он сын своего отца, отца, который, узнав, что смертельно болен. Приходит к сыну с трудным вопросом:

'' - То есть, что лучше умереть – самому позаботиться?

- Да, - сказал глухо

- И я тоже думаю так. Ведь умрешь – и ничего не будет, все кончится. Ничто будет.

- Только, отец, - слово ''отец'' дрогнуло больно. – Ты ведь отец мне, - всю жизнь с тобой прожил, от тебя прожил, - понимаешь, тошно!'' (6;66).

Без боязни смерти входит Архипов в роман. С обещанием новой жизни завершает его: новая жизнь не только в смысле светлого будущего, но и реального продолжения физически и нравственно не выродившийся потомок князей Ордыниных. По душевной зрелость она приняла революцию, ''всей кровью своей почуяла'' и сделала единственно значимый вывод: ''надо жить – сейчас или никогда'' (6; )

Третью точку зрения на дальнейшее развитие России высказывает князь Глеб Ордынин, племянник архиепископа Сильвестра, тоже ''почвенник'', но в духе XIX века. Он считает, что Петр насильственно насадил ''механическую культуру'' Запада, ''Россия томилась в удушье …'' Отсюда – взгляд князя Глеба на революцию, которая, противопоставила Россию Европе. И еще. Сейчас же после первых дней революции Россия бытом, нравом, городами – пошла в семнадцатый век'' (6;84).

Таким образом, и дядя, и племянник понимают революцию как возвращение России к ее естественному состоянию. Но у них разные исторические и религиозные ориентиры. Князь Глеб пытается отыскать в революционный эпохе черты христианской допетровской Руси. А псевдопастырь Сильвестр просматривает в современности Русь языческую. Но революция уничтожает обоих, как и почти всю семью Ордыниных, которая сама уже ''прогнила'': наследственный сифилис. ''Голый год'' революции безжалостен к людям из прошлого. Спасаются лишь те, кто живут по законам жизни природной. Это Наталья, которая ведет за собою Архипова. Только у них есть будущее: '' … и будут дети, и – труд, труд! …'' (6;166).

На протяжении всего романа Пильняк вглядывается в революционную действительность, отбирает исторические концепции для объяснения хода истории. И революция выступает как противоборство следующих понятий:

- язычество – христианство

- Восток – Запад

- Петербург – Москва

Создавая на страницах романа образ России, Пильняк раскрывает ее тайную сущность; проступает в различных частях страны Китай – город, Китай, Небесная империя, Азия. Главнее ''Китай – город'' в начале и в конце романа образуют кольцевую композицию, окружая Россию своеобразной символической Китайской стеной.

Справедливо замечание Г. Анищенко, что, ''революция уносит Россию не только во времени – к дохристианской эпохе, но и в пространстве – толкает в другую часть света, к нехристианской Азии'' (12;244).

Христианство изымается из истории России, и Русь языческая, восстановленная революцией, справляет свой шабаш. В конце романа колдуют знахари, прыгают волки, безумствует природа, безумствует человек, творя молитву о блуде.

''Россия.

Революция.

Метель''.

Вскрывая языческое начало в революции, описывая поистине ужасный разгул стихии, Пильняк, тем не менее, целиком на стороне такой варварской революции. В ''Голом годе'' он певец России и революции, жестокой, стихийной в своем проявлении. Он все еще надеется на проявлении ее высокого предназначения.

После написания ''Голого года'' настроения Б. Пильняка меняются. Этому способствовали его поездки в Англию и Германию в 22-23-м годах.

Пильняк пишет о себе как критик, в третьем лице: ''если его первые повести и роман ''Голый год'' окрашены славянофильством, то теперь ему многое в России кажется иным, - он знает, что человечество еще очень далеко от совершенства всего мира, но на западе скоплено гораздо больше, чем в России. Богатств и культурных навыков, России многому надо поучиться у Запада, и Пильняк знает, что в России сейчас первым делом – надо действовать за культуру, - культуре же этой поможет одно – машина, консолидированный труд, консолидированная трудоспособность, которой мало в России (26;193).

Тему столкновения варварства и цивилизации развивает роман 24 года ''Машины и волки''

'' …мне впервые теперь, после Англии ''прозвучала'' коммунистическая, рабочая, ''машинная'', - не полевая, не мужичья, не ''большевицкая'', - революция, революция заводов и городских, рабочих пригородов, революция машины, стали, как математика, как стали. До сих пор я писал во имя ''полевого цветочка'' чертополоха, его жизни и цветения, - теперь я хочу этот цветочек противопоставить – машинному цветению. Мой роман будет замешан не на поет, как раньше, а на копоти и масле: - это наша городская, машинная революция …'' (26;194)

''К машинной правде от волчьей Расеи'' – так определяет И. Шайтанов тематику романа, само название которого предполагает и некоторую уравновешенность понятий: ''Машины и волки''