Итак, можно сказать, что феномен двойничества был присущ художественному сознанию Есенина изначально, проявляясь уже в его ранних произведениях. В дальнейшем, раздвоенность его внутреннего мира будет обостряться еще сильнее под влиянием внешних обстоятельств. В его творчестве все более явственно будет ощущаться присутствие его «черного» двойника, порожденного сумятицей в душе поэта.

На раздвоение сознания Есенина большое влияние оказывает революция 1917 года, оценки которой в его творчестве были крайне противоречивыми.

Произошедшая революция всколыхнула сознание народа. Не мог остаться к ней безучастным и Есенин. Все коренные изменения, происходящие в стране, еще больше расшатали его душевную неустойчивость, породили в его душе новые сомнения.

Нет сомнения в том, что Есенин встретил революцию с вдохновением и восторгом. «В эти месяцы,- вспоминал его друг В.С. Чернявский,- были написаны одна за другой все его … поэмы о революции … Он был весь во власти своей «есененской Библии…» /70/. «Поэтическая Библия» состояла из 10-ти «маленьких поэм»; «Певущей зов», «Отчарь», «Откоих», «Пришествие», «Преображение», «Инония», «Сельский часослов», «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик» и «Пантократор», в которых Есенин воспевал преобразования в стране.

В этих его произведениях отражается восторженное впечатление от произошедшей революции, выражаются надежды на светлое будущее:

«Новый сеятель

Бродит по полям

Новые зерна

Бросает в борозды

Светлый гость в колымаге

К вам едет». («Преображение», 1917 год) /60/.

Таким видится Есенину Образ революции. Он связан с надеждами на новую, лучшую жизнь. Поэт принимает тот, «новый день», который наступил в стране:

«О новый, новый, новый

Прорезавший тучи день!

Отроком солнцеголовым

Сядь ты ко мне на плетень …» /60/.

Но в то же время он словно начинает сомневаться в правильности происходящего, увидев изнаночную сторону тех преобразований, которые сам воспевал. В стихотворении «Кобыльи корабли» (сентябрь 1919 год), уже звучит как бы насмешка над теми, кто ничего не видя и не не понимая, стремится в новую жизнь, о также над самим собой , еще недавно тоже стремившемся туда же:

«Видно в смех над самим собой

Пел я песнь о чудесной гостье .» /60/.

«Чудесная гостья» оказалась совсем не той, какой представлял ее себе поэт. Позже, в поэме «Страна негодяев» (1922-1923 года), есенинский герой Номах окончательно ее развенчает:

«Я верил … я горел…

Я шел с революцией,

Я думал, что братство не мечта и не сон,

Что все в единое море сольются,

Все сонмы народов, и рос, и племен.

Пустая забава!

Одни разговоры!

Ну что же?

Ну что мы взяли в замен?

Пришли те же тупики, те же воры

и вместе с революцией

Всех взяли в плен …» /59/.

Этими словами Номаха Есенин выражает свое отношение к революции, осознание ее изнанки. Существует мнение, что в своем герое Номахе Есенин изобразил самого себя, свою вторую, темную сторону души. По мнению М. Нике, во–первых описание Номаха совпадает с внешностью самого поэта: «Блондин. Среднего роста, 28-ми лет». Во-вторых, имя «Номах» является анаграммой «монаха» – деревенского прозвища Есенина и его двойника в «Черном человеке» /51/.

Итак, мы видим, какое смятение царило в душе Есенина , как он страдал от того, что не мог понять и однозначно принять то, что происходило в его стране. Позже, в стихотворении «Письмо к женщине» (1924 год) он сравнит себя с лошадью, которой не по своей воле приходится скакать неизвестно куда и зачем, и повернуть назад она не может:

«… Не знали вы, что я в сплошном дыму

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь, что не пойму

Куда несет нас рок событий …» /60/.

Поэт сравнивает революционные годы с «гущей бурь и вьюг». Но, как известно, буря не обходится без жертв, и не каждый может выдержать ее натиск:

«… Ну кто же из нас на палубе большой

Не падал, не блевал и не ругался?

Их мало, с опытной душой,

Кто крепким в качке оставался …» /60/.

Есенин явно не относил себя к тем, кто остался крепким в качке. И это время всеобщего хаоса оказалось очень удачным для того, чтобы наружу беспрепятственно смог выйти его «двойник» – «Черный человек», который будет преследовать поэта до конца его жизни, то, подавляя своим напором, то, немного отходя в сторону. «Двойник» этот выступает в образе «хулигана», дебошира, поражающего окружающих своей грубостью и дерзостью, при этом склонившегося « над стаканом, чтоб не страдал ни о ком, себя сгубить в угаре пьяном» /60/. Этому «черному двойнику» противостоит светлый образ измученной, страдающей души поэта. По мнению М.И. Шубниковой – Гусевой, лирический герой Есенина, именующий себя «хулиганом», поражал нарочитостью своей вызывающей позы, смысл которой состоял в том, чтобы пробудить в людях сострадание к ближнему, «осветить потемки чужих душ» /60/.

Итак, причина душевного кризиса Есенина в большой мере была обусловлена его растерянностью перед «Бурей революцией», перед «роком событий». Он очень болезненно ощущал затерянность отдельного человека в этой «буре», полную оторванность от мира, от своих корней, от всего того, на что раньше он мог опереться.

Также очень волновал Есенина вопрос о вытеснении всего живого «железным» в ходе индустриализации. Он, как никто другой, ощущающий свою связь с природой, опасался, что «эпоха железа» может окончательно ее вытеснить, погубить.

Есенин, конечно же понимал необходимость внести изменения в нищую Русь, приветствовал рождение «стальной» России, о чем говорят многие его стихотворения, в частности «Неуютная жидкая лунность» (1925 год):

«Полевая Россия! Довольно

Волочиться сохой по полям!

Нищету твою видеть больно

И березам и тополям …» /60/.

Но поэт боялся «железного» в переносном, метафорическом смысле, как воплощение бездуховного, несущего смерть живому, о чем пишет в своем произведении «Железный Миргород», восхищаясь техническим достижениям Америки: «С этого момента я разлюбил нищую Русь …», но в то же время ужасаясь царящей там бездуховности: «Человека я пока не встречал, и не знаю, где им пахнет. … Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину …»/59/ - писал Есенин из-за границы одному из своих друзей.

Также Есенина очень тяготило то обстоятельство, что, уехав из деревни и живя в городе, он ни в том и ни в другом месте не ощущал себя своим, нигде не мог найти свое место.

Приезжая к себе на родину, в деревню, Есенин с удивлением и грустью осознает:

« … Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый

Бог весть, с какой далекой стороны …» /60/.

В городе он также чувствует себя неуютно, оставаясь верным своим идеалам – «золотому» и природному в себе и в жизни. Так, в стихотворении «Спит ковыль. Равнина дорогая …» (1915 год) он пишет:

« … И теперь, когда вот новым светом

И моей коснулась жизнь судьбы,

Все равно остался я поэтом