Соединение испанского покроя с прежним, более свободным и пол­ным, породило новый фасон, занимавший как бы промежуточное поло­жение между ними. Верхнее платье, распашное или закрытое, стало го­раздо свободнее в лифе и шире в юбке, которая нередко бывала настоль­ко длинна, что образовывала шлейф. Рукава умеренной ширины и длины оканчивались на плечах высокими буфами. В таком платье изображена на одной современной картине Маргарита Французская, младшая дочь Франциска I.

Особенно требовательны были французские дамы в отношении убранства головы. Они по-прежнему носили волосы локонами, а иногда, по испанской моде, с пробором посредине головы, гладко рас­чесанные или спущенные вдоль щек и сзади поднятые. Головные уборы состояли из шапочек разной формы, иногда из небольшого берета или круглых и твердых, покрывавших только заднюю часть головы низких шляп с узкими полями и вуалью. Все они отделывались золотыми укра­шениями, жемчугом, драгоценными камнями и даже перьями. Сама от­делка изменялась по временам года: зимой носили шапочки «а-ля франсе», весной «а-л'эспаньоль», летом «а-ля тюрк». Очень полюбился вве­денный Элинор Австрийской в 1553 г. простой головной убор, названный «а-ля ферроньер». Он состоял из золотого обруча, украшенного спере­ди замком из драгоценных камней в богатой золотой оправе. Такие убо­ры носили и в Англии, но вместе с ними там еще долго, до конца 40-х годов, продолжали использовать старинный треугольный наголовник с длинной вуалью, прикрепленной к нему сзади.

В фасонах обуви, употреблении перчаток, вееров и прочих деталей туалета, а также и в щегольстве золотыми и другими украшениями и до­рогими тканями полностью придерживались испанских обычаев. Одним из самых любимых украшений были богатые пояса и длинные цепочки или шнурки из жемчуга и драгоценных камней; их обвивали вокруг шеи и распускали по плечам и на груди.

Смерть Франциска I (1547 г.) почти не повлияла на привычки и быт французского двора. Генрих II (1547—1559 гг.) и его супруга Екатерина Ме­дичи не только не ограничивали вошедшую в обычай роскошь, но и сами содействовали ее росту. Екатерина, поначалу из личного честолюбия, а впоследствии из политических соображений, сама поощряла распущенность придворных нравов и даже возвела ее в ранг хорошего тона. Во время своих путешествий она постоянно окружала себя свитой из нескольких сот дам и девиц знатнейших фамилий и настаивала на том, что­бы придворные господа имели в любое время свободный доступ к ней самой и в комнаты ее дам. Придворные распутничали и называли свои двор настоящим раем, в котором дамы были богинями.

Поощряемая ею придворная роскошь, а вскоре и роскошь во всех слоях общества непомерно развились во время царствования Карла IX. Сама Екатерина, овдовев, не носила ни цветных платьев, ни дорогих нарядов, а одевалась в черное, следуя испанской моде, но дамы ее свиты обязаны были блистать самыми роскошными туалетами. Эти верные орудия интриг Екатерины и были распространительницами роскоши, вовлекая в нее и знатных мужчин, желавших им понравиться. Все напе­ребой старались перещеголять друг друга богатством костюма. Теперь не носили никаких других материй, кроме самых дорогих, пышность нарядов усиливалась дорогой отделкой и множеством украшений искус­нейшей работы, которыми придворные и богатые люди просто обре­меняли себя, особенно дамы. Во время церковных смут возвращались к бо­лее простому костюму, выбирая для него материи скромных цветов — бело­го, черного, коричневого и т. д. Однако это бывало только временным отклонением, которое не распространялось за пределы протестантской среды, старавшейся отличаться большей простотой в жизни и обстановке. Католики, а соответственно двор и все к нему принадлежавшие не отступали от привычного порядка или очень быстро возвращались к нему.

При Генрихе III придворная жизнь и обстановка приняли совершенно особый характер. От природы слабый, безмерно тщеславный и бессильно сластолюбивый, он заставил своих придворных кавалеров и дам как бы поменяться ролями. Самым любимым его занятием было завивать волосы себе и королеве, гладить и гофрировать свои и ее воротнички. Он это делал с такой тщательностью, что в день своей корона­ции и бракосочетания пропустил по этой причине час, назначенный для церковного торжества, так что обедня была начата позже и вследствие этой задержки во время нее забыли пропеть «Те Deum». He меньшее удо­вольствие ему доставляло разглядывание своих драгоценностей, кото­рые он любил часто менять и переделывать. На празднествах он появ­лялся одетым почти по-женски, иногда даже в костюме амазонки, с от­крытой грудью и шеей, обвитой длинным жемчужным ожерельем; впрочем, и в будние дни он всегда ходил разряженный, как кокетливая женщина. Ему подражали и его фавориты (миньоны). Их расточительность не знала границ, и король в результате нередко был вынужден до такой степени ограничивать затраты на стол, что придворные про­сто голодали. Его противоестественная привязанность к своим миньонам была так сильна, что с одним из них, Мотироном, он даже хотел сочетаться формальным браком.

От всех принадлежавших ко двору или имевших доступ на его беспрерывные увеселения постоянно требовалось, чтобы они являлись в особенно дорогих костюмах, которые бы при этом ежедневно меняли. Это разорительное требование придворного этикета привлекло внимание секретаря венецианского посольства в бытность его в Париже (1577г.), и он постигал необходимым упомянуть о нем, как и о некоторых других особенностях костюма, в своем донесении синьории. «В Па­риже, — пишет он, — не только беспрестанно меняют покрой платья, но и носят его не менее странно и причудливо. На придворного не обраща­ют внимания, если у него нет по меньшей мере двадцати пяти или трид­цати различных костюмов и если он не меняет их ежедневно». Эта мода на постоянное переодевание была отражена в сатирических изображениях, подобных тем, что существовали в Англии.

Вступление на престол Генриха IV (1589 г.) положило конец открыто­му придворному беспутству. Хотя новый король и не разделял позорных слабостей и противоестественных вкусов своего предшественника, он в не меньшей степени поддавался естественному влечению к женскому полу и был одержим личным тщеславием. Одаренный превосходными качествами — храбрый, с добрым сердцем, справедливый и человечный, он открыто и без стеснения обзаводился любовницами и часто менял, их, так что господство фавориток при дворе усилилось еще больше. Нрав­ственность ничуть не выиграла, скорее наоборот, каждый настоящий придворный считал для себя делом чести добиться благосклонности са­мых красивых дам. Одновременно затраты на удовольствия и наряды скорее увеличились, нежели уменьшились. Однако по сравнению с тем, что происходило при Генрихе III, все приняло более свободный, под­вижный и привлекательный, хотя бы внешне, характер.

Знатные дамы блистали роскошными нарядами, а также те из мужчин, кто желал приобрести их благосклонность. Генрих IV любил, чтобы его лю­бовницы одевались роскошно и изящно, другие дамы старались подра­жать им в этом, поэтому женские костюмы становились все богаче. Пьер дель Этуаль видел в Париже у одного золотошвея ткань, которую мадам де Лианкур приобрела за 1 900 ливров, но это было ничто по сравнению с той суммой, которую маршал де Бассомпиер выложил за костюм, зака­занный им по случаю крестин дофина. Костюм был из лиловой парчи с зо­лотыми пальмовыми ветвями и вышит 50 фунтами жемчуга. Только шитье стоило 600 ливров, а весь костюм — шестнадцать тысяч. Сам король одевал­ся со вкусом, но просто. Если он и надевал богатый наряд, то лишь по како­му-нибудь особому случаю или чтобы угодить своим фавориткам. Когда по­сле сражения при Кутра (1587 г.) ему принесли богатый костюм убитого в этой битве его противника герцога Жуайеза, он заметил, что одним толь­ко комедиантам позволительно чваниться богатством своего наряда.