Подобное гипостазирование (возведение в ранг абсолюта) всеобщих характеристик общества и культуры приводит к тому, что всеобщие понятия типа "класс", "капитал", "общественный субъект" начинают играть в социальной теории роль своего рода палочки-выручалочки. С точки зрения методологических установок концепции идеальных типов Вебера, некоторые из этих абстракций могут сыграть положительную роль, но только в том случае, если их рассматривать и применять в соответствии с реальным предназначением, т. е. как теоретические концепты, имеющие чисто эвристический смысл. Все эти понятия призваны упорядочить в теории видение того или иного фрагмента бесконечно многообразной действительности.

Таким образом, по Веберу, критерием, признаками "научности" социального знания выступают три негативные установки: (1) оно не должно выдавать свои идеально-типические понятия за "отражение" или "выражение" самой действительности, ее "законов". (2) Оно не должно претендовать на что-то большее, чем выяснение причин того или иного уже свершившегося события, т. е. на выявление в исторически уникальной констелляции образовавших его факторов (духовных, материальных, правовых, политических и т. д. и т. п.), тех факторов, отсутствие которых в сходных ситуациях не исключает возникновения аналогичного события. (3) Ученый не должен забывать о том, что его теории и понятия вовсе не являются результатом интеллектуального произвола. Ибо сама эта интеллектуальная деятельность подчинена определенным нормам (прежде всего законам формально-логического моделирования). С другой стороны эти нормы подчинены высшему принципу — принципу долженствования, который конкретизируется в системе высших человеческих ценностей. Именно отнесение эмпирии к этим ценностям, задающим общее направление всякого человеческого целеполагания, лежит в основе механизма интеллектуальной деятельности. Изменение же ценностных предпочтений определяется, в конечном счете, "интересами эпохи" — т. е. обусловлены социально-исторически, социокультурно(13).

Итак, концепция идеальных типов Вебера позволяет учитывать и вводить в ткань политологического анализа самые разнообразные (нравственные, религиозные) нормы как объективные и самодостаточные основания для объяснения идеального целеполагания в социальной практике — истории и в самом историческом процессе как продукте и результате многообразной деятельности преследующих свои разноплановые и порой противоречивые интересы индивидов.

В этой связи снова встает вопрос о взаимоотношении "философского" и "идеологического" пластов политической культуры(14).

При ближайшем рассмотрении оказывается, что на содержательном уровне между идеями социально-политической философии и идеологическими постулатами трудно провести точное размежевание — одно и то же содержание рассматривается в разных аспектах: философия рефлектирует и существование и смысл, идеология удовлетворяется тем, что выстраивает связи этих смыслов с интересами и ориентируется на действие по осуществлению интереса, мотива.

Другими словами, философию можно обозначить как критический, диагностический элемент культуры, который стремится принять форму систематического дискурсивного знания. Средствами идеологии высшие философские идеи превращаются в идеалы конкретного политического процесса, как он совершается конкретным историческим актором.

Однако решение вопроса о ценностях как составляющих элементах политической культуры нельзя свести только к философской рефлексии ценностей и идеалов и к изучению этой рефлексии в рамках политической науки. Чрезвычайно важными представляются и эмпирические, исчислимые при помощи конкретно-социологических методик, основания политической культуры, как они присутствуют в повседневных представлениях о каждодневной политике, которые Э. Гидденс назвал "здравым смыслом" или "внутренним знанием". Строго говоря, он зафиксировал факт невозможности изучения социально-политических явлений (в том числе, может быть, в первую очередь, феномена политической культуры) только исходя из философских концептов политического, забывая о среде существования этих идей, повседневной жизни государств и граждан, ориентирующихся на существующие идеологические клише (установки), представления обыденного сознания и здравого смысла .

Американский историк и политолог Р.С. Такер (не менее известный на Западе исследователь политической культуры, чем Г. Алмонд) много лет пытавшийся решить "вопросы о подходе и понятиях", касающиеся "масштабов концепции политической культуры", размышлял о том "можно ли говорить о политической культуре „как об автономной части общего целого культуры общества"?"(15). В позиции Р. Такера, отвечающего на данный вопрос, привлекают внимание два взаимосвязанных аспекта. Во-первых, аргументация преимуществ культурологического подхода к политической культуре (в отличие от господствующего в политологии системного или же узко-психологического), во-вторых, критический анализ концепции политической культуры Алмонда, в ходе которого Такер формулирует ряд вопросов методологического характера, принципиальных для уточнения концептуальной парадигмы политической культуры.

Как считает Такер, Г. Алмонд и его последователи сосредоточили свое внимание только на одном (хотя и чрезвычайно важном) аспекте политической культуры, а именно — субъективном (а в ряде случаев и чисто психологическом), характеризуя политическую культуру как "комплекс намерений и целей" акторов политики(16). При этом трансляционная и коммуникативная функция политической культуры выпали из поля зрения сторонников функциональной трактовки политики как несущественные. Объясняется это тем, что видение политической культуры Алмондом формировалось как побочный результат его поиска, оно вторично по отношению к главной цели его анализа — создать типологию политических систем. Поэтому для Алмонда аксиомами являются положения о том, что: (1) политическая система любого общества включена в его политическую культуру, (2) модель общественных ориентаций на политические действия образует "особую в известной мере, автономную сферу политической культуры"(17). В своей критике взглядов Алмонда Р. Такер сосредотачивается на двух вопросах: о границах применения концепции Г. Алмонда к реалиям различных политических культур и на вопросе об "автономности" политической культуры как ее самодостаточности. Эти вопросы имеют ключевое значение для поиска новых методологических установок в содержательном и компаративном анализе политических культур.

Отталкиваясь от точки зрения Такера, можно попытаться сформулировать собственную позицию, "дополнив" предложенные выше характеристики политической культуры. В принципе, политическую культуру можно и нужно рассматривать в единстве двух сторон, взаимосвязанных и нераздельных — 1) совокупности моделей образа жизни и действий и 2) состояния умов, определяющего эти модели и подкрепляющего их. Или другими словами, в единстве "реальных" и "идеальных" моделей культуры — если под "реальными моделями культуры" понимается "ограниченный круг норм поведения, в рамках которых обычно происходят реакции членов общества", а "идеальные модели культуры" представляются результатом "консенсуса мнений относительно того, как следует вести себя членам общества в различных ситуациях"(18). Гипостазируя субъективную, "идеальную" сторону политической культуры, Алмонд, а вслед за ними многие политологи, отходят от представления о культуре, как опыте жизни общества, социально усваиваемом и передаваемом новым поколениям, опыте, включающим и культурную деятельность человека, и связанные с этой деятельностью ощущения и мысли(19).