- Как! - восклицает Саладин. - Ты шутишь со мною! Разве религии одинаковы? Они во всем различны, даже в пище и в питье.

- Но не в их основах, - отвечает Натан. - Разве все они не основаны на истории, на писании или предании? А ведь истории надо поверить, принять ее на веру. Не так ли? Спрашивается, чья же уверенность, чье доверие менее всего может быть подвергнуто сомнению? Конечно, людей, близких нам по крови, тех, которые лелеяли нас в детстве. Как же я могу верить моим родителям и предкам меньше, чем ты - твоим, или требовать подобного от тебя?

Натан продолжает свою сказку. Сыновья жалуются судье. Судья говорит: "Приведите сюда отца, иначе кому из вас я поверю? А впрочем, настоящее кольцо обладает чудесной силой. Обладатель его тот, кого оба остальные более всего любят. Ну, скажите: кого вы любите более всего? Вы молчите? Каждый любит более всего себя самого? А значит, вы все трое обманутые обманщики! Настоящее кольцо утеряно; чтобы утешить вас, отец заказал три новых, и все три - фальшивы".

Заключительный вывод сказки следующий. Пусть каждый из трех считает свое кольцо истинным и живет так, как если бы оно было истинным. "Пусть каждый стремится к неподкупной, свободной от предрассудков любви".

Изобразив в лице Натана мудреца, который соединяет в себе "способность самопожертвования и свободу мысли тамплиера, смирение монастырского послушника, бескорыстие дервиша, щедрость и величие султана Саладина"[14], - Лессинг дал противоположный тип в лице патриарха, изобразив в нем представителя фанатической нетерпимости. Крестоносец, узнав, что спасенная им девушка - христианка, рассказывает патриарху, не называя имен, о еврее, воспитавшем христианскую девушку в духе нравственности и благочестия, и спрашивает: как поступить с таким евреем? Патриарх дает ответ, ставший классическим: "Еврея сжечь! (Der Jude wird verbrannt!)", и повторяет это несколько раз, не сдаваясь ни на какие доводы.

В фабуле драмы, несмотря на сложность завязки, нет ничего неестественного. С исторической точки зрения нет ничего необычайного в том, что при тех тесных связях, которые, несмотря на религиозную вражду и свирепые войны, установились мало-помалу между христианами и магометанами, племянник султана мог оказаться сыном христианки и попасть в рыцарский орден. Что касается развязки, то любители свадебных финалов предпочли бы, чтобы крестоносец женился на Рехе, но Лессинг предпочел сделать Реху сестрою тамплиера, что дало ему возможность создать дружную семью из христианского, мусульманского и иудейского элемента и что не только не портит пьесу, но дает повод к прекрасной заключительной сцене, в которой подмечены многие тонкие психологические черты. Весьма тонко схвачено, например, различие между Рехой и тамплиером; наивная девушка Реха, узнав, что он - ее брат, бросается к крестоносцу, желая обнять его; тамплиер отступает: слишком резко чувствует он перемену роли и различие между братской и иной любовью. Вскоре, однако, разум берет в нем верх над зародившейся страстью.

"Натан Мудрый" был последним крупным произведением Лессинга. Перед самой смертью Лессинг написал еще философский трактат: "О воспитании рода человеческого", во многих отношениях составляющий как бы эпилог к "Натану". Основная мысль этого трактата состоит в том, что религию, основанную на откровении, следует признавать лишь за известную ступень в умственном и нравственном развитии человечества. В качестве такой ступени развития, или, по словам Лессинга, в роли "воспитательного орудия" откровение необходимо и не может быть отвергаемо. С этой точки зрения, говорит Лессинг, все исторические народные религии "равно истинны", но раз им пытаются дать значение внешних форм, подчиняющих убеждение человека, они лишаются всякой ценности.

Величайшею заслугою Лессинга останутся, без сомнения, те философские, нравственные и эстетические принципы, которые положены в основу всех его произведений - как критических, так и поэтических. Усовершенствовав и развив начала, заимствованные у древних греков, у английских и частью французских писателей, опираясь на Аристотеля и на Шекспира, исходя из отрицательного отношения к французскому псевдоклассицизму и во многом примыкая к Дидро, Лессинг в эпоху зрелости своего таланта шел путем совершенно самостоятельным, не щадя общепризнанных авторитетов и не страшась общественного мнения.

В призыве к деятельному служению просветительским идеалам заключается смысл "Натана Мудрого". Лессинг призывает стремиться к справедливости, к прогрессу, он внушает ненависть к беззаконию, ко всему тому, что задерживает прогрессивное развитие человеческой культуры. Лессинг проповедует терпимость, но это не бесстрастная терпимость к злу, не безразличие к реакции, к фанатизму, к тем, кто разжигает национализм и вражду народов. Лессинг защищает право народов на свободное развитие, совместную борьбу народов за справедливость и прогресс, за общий подъем жизни и культуры[15].

Драма Лессинга "Натан Мудрый", запрещенная в Германии в годы фашизма, была первой классической пьесой, поставленной в освобожденном Берлине в восстановленном летом 1945 г. Немецком театре им. М. Рейнгардта.

Заключение

"Натан Мудрый" занимает видное место в истории немецкой культуры. Несмотря на это, последняя драма Лессинга несвободна и от некоторых недостатков. Она менее реалистична, чем "Минна фон Барнхельм" и "Эмилия Галотти". Превосходя эти предшествовавшие ей драмы глубиной философской мысли, драма "Натан Мудрый" уступает им в жизненности характеров и положений, в ней сильнее выступает на первый план отвлеченность просветительских взглядов великого немецкого писателя. Лессинг считал, что торжество справедливости могут наступить в результате нравственного перевоспитания людей. Как и другие просветители XVIII в., он возлагал свои надежды на победу разума над предрассудками и на силу благородного примера.

Как воспринимается драма сейчас? Почему востребован Лессинг? Что может он, интеллектуал ХVIII столетия, сказать современным людям? Сходным вопросом задавался Томас Манн в 1929 году, когда отмечали двухсотлетие просветителя. По случаю юбилея он произнес антифашистскую речь. Томас Манн усомнился в том, что его соотечественники, не просто питавшие недоверие к разуму, но ныне «угрюмо поклоняющиеся божеству иррациональности», захотят услышать рационалиста Лессинга.

Прошелся по стране – от края и до края –

Безумный меч войны. Позорно умирая,

Хрипит Германия. Огонь ее заглох.

На рейнских берегах растет чертополох.

Сметь перекрыла путь к дунайскому верховью.

И Эльба, черною окрашенная кровью,

Остановила бег своих угрюмых вод.

(Перевод Л.Гинзбурга)

Немецкая история оказалась жестким драматургом. Кто несет бремя вины за то, что «Натана» играют в сентябре 45-го как пьесу, которой запоздало хотят исправить непоправимое? Почему в ней раньше не видели поучительной пьесы, почему ее не прочли своевременно, не поняли и не оценили? На эти отнюдь не риторические вопросы немцы отвечают уже полвека. Некоторые устали отвечать, кое-кому вопросы надоели. Австрийский драматург Гуго фон Гофмансталь в юбилейной речи еще в 1929 году высказался очень определенно: «Значение Лессинга для нации состоит в его противостоянии ей».