Как видно, равно всех, не потому ли

Он не решился двух из вас обидеть

На пользу одному? Так подражайте ж

Отцу в любви, и строго неподкупной,

И чуждой предрассудков. Силу перстня,

Какой кому вручен, друг перед другом

Наперерыв старайтесь обнаружить…

И если та же сила неизменно

Проявится и на потомках ваших, -

Зову их через тысячи веков

Предстать пред этим местом. Здесь тогда

Другой судья – меня мудрее – будет.

Он скажет приговор…

Согласно Лессингу, не религиозная принадлежность, а деяния должны служить мерилом при оценке личности и народов. Задача каждого состоит не в том, чтобы провозглашать свое вероучение единственно верным, а в том, чтобы завоевать уважение других своей жизнью, делами. Идеи гуманизма пронизывают не только притчу о кольцах, но и всю драму: герои, разделенные религиями и предубеждениями, встречаются в финале, чтобы узнать о своем родстве и обнять друг друга. Утопия волею автора реализована. Век Просвещения еще питал надежды, но ХХ век их похоронил.

Лессинг далек от атеизма, но он не только против тирании любой церкви: он призывает судить о каждом человеке по его делам и поступкам, а не по религиозной принадлежности. Именно человек — главное для него. И когда Натан узнает о спасении своей приемной дочери Рехи из огня и ее религиозная подруга Дайя хочет уверить Натана, что спасение это — чудо и спас ее ангел, Натан отвечает убежденно:

.Ах, Дайя!

Поверь ты мне, поверь, что человеку

Всегда милее человек, чем ангел.

(Перевод В. Лихачева)

В отличие от ранних прозаических драм Лессинга «Натан Мудрый» написан стихами. Лессинг не соблюдает трех единств, но драма близка классицизму и характером этического конфликта, и рационально обоснованной расстановкой действующих лиц, каждое из которых выступает носителем той или иной моральной идеи[12].

«Натан Мудрый» – драматизированное изложение начал новой религии, полной простоты и свободы. Имя ей сегодня – экуменизм. В пьесе, по словам Шлегеля, передан «нравственный восторг перед нравственной силой». Христианская среда не готова была принять, с одной стороны, идею веротерпимости, с другой – еврея Натана. То, что имя его вынесено в название пьесы, что он представлен носителем лучших человеческих качеств, что мудрость еврея возвышает его над остальными героями и потому ему доверены революционные для того времени мысли автора, не могло не задеть немцев. Но Лессинг, отстаивая свои позиции, не деликатничал. Он знал цену своим согражданам[13].

Известен анекдот: к Лессингу пришел директор провинциального театра, напыщенный немец, и торжественно объявил, что он хочет поставить «Натана Мудрого».

– Кто же сыграет Натана? – удивленно спросил драматург.

– Натана буду играть я, – самодовольно ответил гость.

– В таком случае кто сыграет Мудрого?

Многие уверовали – евреи даже в большей степени, чем немцы, – в то, что Натан – это портрет Мендельсона. Они заблуждались: Натан – образ-символ, воплощение идеального человека. Мендельсон послужил моделью для Натана: многолетняя дружба, сердечная привязанность к философу-иудею повлияли на характер и повадки сочиненного Лессингом литературного героя, включая даже такую частность, как увлечение Натана шахматами.

Сразу после смерти друга Мендельсон, оценивший философскую глубину пьесы, пишет письмо Карлу Лессингу, брату покойного. Там есть такие строки: «Говорят, что Коперник открыл свою систему и умер. Биограф Вашего брата сможет сказать, что он написал “Натана Мудрого” и умер. …В своей деятельности он обогнал свое столетие более чем на один человеческий век».

Гражданская позиция Лессинга неприятно поразила немецкое общество. Это сказалось даже на последующих оценках некоторых историков культуры. Отдаленные потомки, начиная с Дюринга, продолжали обвинять Лессинга в любви к «этим евреям». В 1919 году Адольф Бартельс выпустил книгу «Лессинг и евреи», проникнутую просто зоологическим антисемитизмом. Ее переиздали в 1934-м и очень чтили нацисты. По этой причине сегодня в библиотеках книгу не выдают на дом, ее запрещено копировать. В «исследовании» Бартельса все предсказуемо, но идеи его живучи.

Любопытно другое: Франц Меринг в известной и во многом блестящей книге «Легенда о Лессинге» (1893), борясь с фальсификаторами, наводящими хрестоматийный глянец на великого немца, напротив, представляет автора «Натана» свободным от пристрастий, особенно от симпатий к евреям. Меринг – левый социал-демократ, его не заподозришь в антисемитизме, но ему бы хотелось провести Лессинга по ведомству марксистов-интернационалистов и потому он утверждает: «Всякая нетерпимость была ему глубоко противна, и он бичевал ее всюду, где находил, – у христиан ли, у евреев или у мусульман». Заявление о том, что Лессинг бичевал еврейскую нетерпимость, представляется спорным. Меринг полагает, что Лессинг вступился за преследуемых евреев, «лишь в той степени, в какой вступился бы за преследуемых иезуитов». Приравнивать притеснения, которым подвергались евреи, с гипотетическими преследованиями иезуитов – явная натяжка. Видимо, левые и правые уклоны в оценках Лессинга ведут к искажению его облика.

Как Просветитель Лессинг верил в действенную воспитательную силу Искусства. Сцену он рассматривал как своего рода трибуну. «Натан Мудрый» был поставлен в Берлине вскоре после смерти автора, но принят был холодно. Лишь после того как пьеса стараниями Шиллера и при содействии Гете была сыграна в Веймаре, разговоры о ее «несценичности» утихли. С тех пор много воды утекло. В век крушения гуманизма увяла и вера в силу искусства. «Каким бы суровым обвинением ни являлось искусство, оно никогда не могло воспрепятствовать победе зла. Все осмысляя, оно никогда не преграждало дорогу самой кровавой бессмыслице», – это горький итог размышлений Томаса Манна.

Несомненно, что выведенные Лессингом в «Натане» типы интересны с чисто психологической стороны, то есть просто как характеры, и притом характеры вполне выдержанные. Некоторые из типов, срисованных в "Натане", были слегка намечены Лессингом еще в юношеских его произведениях, особенно в комедии "Вольнодумец", написанной, когда Лессингу было только 20 лет, то есть почти за тридцать лет до "Натана". Сходство вольнодумца Адраста с тамплиером весьма значительно; богослов Теофан, если не по религиозным воззрениям, то по характеру, напоминает Натана Мудрого. Подобно тамплиеру, вольнодумец Адраст - человек, полный благородных порывов, но при этом весьма подозрительный к людям, которых мало знает; требующий полной свободы мысли и терпимости, но сам не чуждый некоторой нетерпимости; прямой и горячий по натуре, но принимающий напускную сдержанность и холодность. Разговоры Адраста с Теофаном являются как бы слабым отголоском бесед Натана с тамплиером.

Если бы "Натан Мудрый" был только философской поэмой, то можно было бы согласиться с мнением некоторых немецких писателей, что центральным пунктом пьесы является знаменитая сказка о трех кольцах, рассказанная Натаном султану Саладину. Несомненно, однако, что Лессинг хотел показать нам Натана не только в его убеждениях, но и в делах. Что может быть проще, но вместе с тем и убедительнее той истории, которую Натан рассказывает монастырскому служке? Много лет тому назад христиане перебили в городе Гате всех евреев, не щадя жен и детей. Жена и семеро сыновей Натана погибли. Три дня и три ночи валялся Натан в прахе и пепле и плакал, поклявшись непримиримо мстить всем христианам. Наконец, разум взял свои права, Натан покорился воле Бога. В это время приезжает всадник и передает ему христианское дитя. Натан взял его, понес на свое ложе, целовал его, стоял перед ним на коленях и, рыдая, говорил: "Боже! За семерых ты дал мне хоть одного".