В-шестых, для культуры просветителей характерна абсолютизация значимости воспитания в формировании нового человека. Деятелям той эпохи казалось, что достаточно создать целесообразные условия для воспитания детей — и в течение одного-двух поколений все несчастья будут искоренены. Поэтому большинство из них принципиально отрицало какое бы то ни было предание. По мнению Э. Фагэ, это был «век совершенно новый, первобытнейший и чрезвычайно грубый. XVIII век, не желая находиться под влиянием какой-либо традиции, отринул и традицию, вобравшую в себя опыт нации…, спалив и уничтожив плоды прошлого. XVIII век вынужден был все отыскивать и устраивать заново». Была сделана ставка на нового человека, свободного от наследия той или иной философской, религиозной или литературной традиции. Однако все предпринимаемые эксперименты по избавлению человечества от традиции кончались для сообщества людей трагически.

«Просвещение - это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине - это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке мужества и решимости пользоваться им без руководства со стороны»[3].

Особое место среди мыслителей Германии занимает Г.Э. Лессинг. Гете еще в 1825 году говорил о том, что немцам нужен такой человек, как Лессинг. Дело даже не в его высочайшем интеллекте. Умных и образованных людей предостаточно. «Его величие – в характере, в твердости!» Мужеством и бескомпромиссностью отмечен весь путь Лессинга, но явственнее всего они проявились при создании «Натана Мудрого». Нелегко далась ему эта драма. Конечно, трагедия «Эмилия Галотти» куда совершеннее по форме. Но «Натан» – это главное слово, это его духовное завещание немцам, «это Лессинг Лессинга», по выражению Фридриха Шлегеля, одного из немногих, кто по достоинству оценил гений «отца немецкой литературы»: «Тот, кто понимает “Натана”, знает Лессинга». Чтобы понять «Натана», нужно проследить путь Лессинга, закономерно завершившийся этой пьесой.

Как шел Лессинг к «Натану Мудрому», о чем его драма, какова ее диалектика? Она написана драматургом-философом в 1779 году, за два года до смерти. Автор опубликовал ее и распространял по подписке; друзья постарались – набралось около трехсот желающих купить и прочесть пьесу. Лессинг так и не дождался ее постановки, он не верил в то, что немцы готовы принять «Натана». «Я не вижу ни одного места в Германии, где эта пьеса может быть поставлена сегодня», – написал он в набросках к предисловию. Смысл пьесы можно понять лишь в контексте религиозно-философских исканий Лессинга и той полемики, которую он вел с церковниками в последнее десятилетие своей недолгой жизни.

1. Драма «Натан Мудрый» в контексте творчества Лессинга

Н. Г. Чернышевский назвал Лессинга "отцом новой немецкой литературы"."Он доставил немецкой литературе силу быть средоточием народной жизни и указал ей прямой путь, он ускорил тем развитие своего народа", - писал об исторических заслугах Лессинга Чернышевский, относившийся к великому немецкому писателю и просветителю с большой любовью и посвятивший ему специальную монографию[4]. Выдающийся писатель, критик, теоретик реализма в литературе и искусстве, неустрашимый борец против политической и церковной реакции своего времени, Лессинг воплотил в себе лучшие черты гуманистической немецкой культуры[5].

Личность, а стало быть, и жизненный путь Готхольда Эфраима Лессинга (1729–1781) отличаются редкой цельностью: ни метаний, ни скачков, ни зигзагов. Борец по натуре. Страстный полемист. Мощный, глубокий и острый ум. Превыше всего ценил дело, действие: «Человек создан для действия, а не для умствования». По мнению Гейне, он был величайший гражданин в немецкой литературе. Именно потому Чернышевский, главный идеолог русского демократического движения, поставил Лессинга выше Гете и посвятил ему основательный труд – «Лессинг, его время, его жизнь и деятельность».

Оценили ли соотечественники его гражданственность? Вышедшая на исходе ХХ века книга, где собраны многочисленные документы, рецензии, доклады, отзывы о произведениях Лессинга, названа так: «Лессинг – непоэтичный поэт». Комплимент ли это в глазах потомков или? А впрочем, стоит ли ломать голову над этой дилеммой, ведь его творчество – это не чистая поэзия, а скорее смесь литературы, полемики, острословия и философии. Искусством, богословием, археологией, поэзией, театральной критикой занимался он с равным воодушевлением. Необычайная мощь таланта оплодотворяла разнообразные художественные стремления Лессинга. Особенно ярко это проявилось в «Натане Мудром».

«Он был живой критикой своего времени, и вся его жизнь была полемикой», – пишет о Лессинге Гейне в своей известной работе «К истории религии и философии в Германии». А время это в Германии было бесцветным, оно отмечено печатью скудоумия, догматизма и убогого провинциализма даже в области поэзии. И вдруг в этом сонном царстве появляются такие титаны, как Лессинг, Гете, Шиллер! Этому удивлялся еще наш Герцен. Лессинг, выделявшийся широтой мышления и видения, полемизировал не только и не столько с теоретиками искусства, сколько с представителями философской мысли, с теологами и церковниками. Он полагался на силу Разума. Лессинг не был восторженным идеалистом, он понимал, что Просвещение в Германии находится лишь в начале своего пути. Даже грамотным немцам недостает образования души, человеколюбия. Как просветитель он воевал с отжившими представлениями и застарелыми, но стойкими предрассудками. С юных лет он защищал идею естественного равенства людей. В одной из ранних пьес, еще лишенной художественного совершенства, двадцатилетний драматург попытался разрушить и вековое предубеждение немцев против евреев[6].

Пьеса так и называется – «Евреи». В основу положен эпизод, характерный для того времени. На барона и его дочь во время путешествия нападают разбойники, от которых их спасает незнакомец (он назван Путешественником), поразивший всех отвагой, благородством манер и изяществом одежды. Необычность ситуации состояла в том, что разбойниками оказались неверные слуги барона, переодевшиеся и замаскировавшиеся под евреев, а спасителем стал настоящий еврей. Барон, не зная этого, готов отдать ему дочь в жены, но незнакомец признается: «Я – еврей!» Барон немало раздосадован этим «роковым препятствием». «Ну и что?! В чем же разница?» – спрашивает девушка. Служанка дергает ее за локоть и шепчет: «Тссс, фрейлейн! Тссс! Я вам потом скажу, в чем разница». Ее устами говорит простонародье, хранившее чуть ли не со времен средневековья страх и ненависть по отношению к евреям. Эту часть населения идеи Просвещения не затронули, как, впрочем, пока не коснулись они и благопристойных бюргеров, и аристократии.

Путешественник произносит монолог, выражающий позицию юного Лессинга. Приведем его без сокращений: «В качестве вознаграждения я не желал бы от вас, господин барон, ничего другого, кроме того, чтобы отныне вы говорили о моем народе в более умеренных выражениях. Я не скрыл от вас мою религию, но, отмечая, что вы проявляете ко мне лично столько расположения, сколько отвращения вы испытываете к моим единоверцам, я счел достойным вас и меня воспользоваться дружбой, какую я имел счастье внушить вам, чтобы разрушить в вашем сознании несправедливые предубеждения против моего народа».