В биполярном мире ситуация была довольно проста: каждая сторона более или менее точно знала, откуда происходила угроза и какая угроза. Установка на конфронтационность в отношениях друг с другом служила как для СССР, так и для США ос­новой глобальной внешнеполитической стратегии. Как не без ос­нования отмечал обозреватель газеты «Нью-Йорк тайме» Т.Фридман, Кремль служил «путеводной звездой внешней политики США. 'Политическим деятелям достаточно было посмотреть, куда отклоняется стрела компаса (выяснить, на чьей стороне Москва), и тут же определить, чью сторону следует занять США". Аналогичной была ситуация и с СССР. Такое положение держало в постоянном напряжении весь мир, в котором два противоборствующих полюса разыгрывали свое­образную игру с нулевой суммой, в соответствии с которой весь |мир, по сути дела, был разделен на сферы интересов. В этой игре войны и конфликты в любом регионе земного шара рассматривались как составная часть глобальной борьбы двух сторон друг против друга. В глазах обеих сторон каждая из этих войн (или конфликтов) имела значимость с точки зрения не только решения той или иной конкретной проблемы, но и выигрыша или проигрыша Востока или Запада. При этом любой выигрыш одной из сторон в каком-либо регионе планеты или отдельно взятой стране рассматривался как проигрыш другой стороны. Подобный подход не приемлет взаимных уступок и компромиссов или существенно затрудняет их достижение. Поэтому неудивительно, что обе стороны отвергли саму мысль о возможности строительства международных отношений на принципах баланса интересов. Идеология в пост конфронтационном мире

С распадом Советского Союза и окончанием холодной войны в мире сложилась кардинально иная ситуация. Прежде всего раз. валилась идеологически-политическая ось двухполюсного мира устарел упомянутый выше стратегический императив. Потеря­ло смысл само понятие «Запад». Япония как бы снова «верну­лась» в Азию и наряду с другими новыми индустриальными стра­нами Азиатско-Тихоокеанского региона способна строить свои от­ношения со всеми остальными странами и регионами вне зави­симости от тех или иных идеологически-политических сообра­жений.

Вместе с тем наступила эпоха неопределенности или, как пре­дупреждал еще М.Вебер, эпоха разочарований, потери иллюзий. Секулярные идейно-политические конструкции и утопии, рав­но как и великие религиозные учения прошлых эпох, какими мы их знали на протяжении всего XX столетия, во многом пе­рестали выполнять роль мобилизующих идеалов. Они либо ис­черпали себя, либо потерпели банкротство, либо существенно ос­лабли. Развенчание многих радикальных, социалистических и коммунистических утопий нашего времени стало свершившим­ся фактом. Люди перестали верить как реформаторам, так и ре­волюционерам. Великие программы, великие табу и великие от­казы более не воодушевляют и не вызывают страха. Они стано­вятся недееспособными из-за полного безразличия к ним.

С крахом идеологического по своей сути советского государ­ства развенчалась и коммунистическая утопия или, наоборот, с развенчанием утопии разрушилась и империя. Крах марксизма-ленинизма и связанное с ним признание неудачи советского эксперимента выбили почву из-под большинства социальных учений современного мира. Лишался всякой актуальности в перспективы миф о социалистической революции и обществе, ос­нованном на принципах всеобщего социального равенства.

Однако этот крах вовсе не есть свидетельство совершенства западного пути общественно-исторического развития и западной модели общественного устройства. Подтверждением этому явля' ется хотя бы тот факт, что в то время как весь не западный мир как будто принимает принципы рыночной экономики и полити­ческой демократии, на самом Западе усиливается критика наследия Просвещения и его детищ — индивидуализма, прогресса политической демократии. Выдвинуть же сколько-нибудь убедительный альтернативный миф Запад еще не сумел.

Разрушение идеологических мифов, диктовавших междуна­родно-политическое поведение ведущих стран в течение большей части послевоенного периода, означает эрозию и подрыв идеоло­гической базы того противостояния, которое привело к расколу цирана два противоборствующих лагеря.

На первый взгляд, крах марксизма-ленинизма как бы возве­стил об окончательной смерти всякой идеологии. Это дало повод некоторым псевдопророкам заявить о «конце истории» и наступ­лении новой эры прагматического либерализма. Под сомнение доставлена сама возможность или правомерность каких бы то ни было идеально-программных, политико-идеологических пост­роений в качестве мобилизующих идеалов. Возникает множест­во вопросов. Способна ли демократия эффективно ответить на вы­зовы новых исторических реальностей? Может ли либерализм, консерватизм или какой-либо иной «изм» заполнить тот ваку­ум, который образовался после очевидной несостоятельности традиционных идеологических систем? При поисках ответов на эти и другие вопросы необходимо исходить из признания того, что идеологии, призванные служить в качестве связующих скрепов человеческих сообществ, не могут насовсем исчезнуть, неиз­бежно появятся новые идеологические конструкции или мифы, но они примут иные очертания.

Нынешняя ситуация в данной сфере характеризуется преоб­ладанием импровизации и фрагментарности, отсутствием сколь­ко-нибудь цельных и последовательных теорий и идеологий. Имеет место усиление чувства неопределенности, непредсказу­емости и случайности мировых процессов. Это во многом объясняется тем, что лишенные идеологических оснований сдвиги гло­бального масштаба порождены сочетанием множества социаль­ных, экономических, культурных, технологических и иных факторов, различные комбинации которых способны вызывать непредсказуемые ситуации. Поэтому неудивительно, что у фор­мирующегося нового мирового порядка множество скрытых ас­пектов, чреватых непредсказуемыми последствиями. Эти последствия накладываются на целый комплекс факторов, которые в совокупности способны усиливать конфликтный потенциал как внутри отдельных обществ, так и между различными народами, странами, культурами, конфессиями и т.д. постиндустриальная революция, урбанизация, информатизация рост грамотности породили специфическую культуру и массы люмпенов физического и умственного труда, оторванных от корней и земли, способных поддерживать любой миф, обещающий все блага мира. В то же время динамика секуляризации породила тип человека, для которого главным мотивом деятельности, главным жизненным кредо стало удовлетворение собственных потребностей и желаний. Это самовлюбленный че­ловек, который, как удачно отметил С.Даннелс, является про­дуктом развития свободы, не корректируемой ответственнос­тью. Он отрицает все, что ограничивает утверждение личности восстает против институтов, процессов социализации, обяза­тельств, т.е. против всего того, что составляет саму ткань любо­го общества. Он осуждает общество, считая его ответственным за все ошибки, пороки, духовную нищету и пр. Он не признает ни дисциплины, ни авторитета отца, семьи и традиций, ни са­моограничений. Для него идеальным является гедонистическое общество, где все поставлено на службу удовлетворения потреб­ностей, на службу наслаждений. По справедливому замечанию М.Шелера, «образ жизни, ориентированный только на наслаж­дение, представляет собой явно старческое явление как в ин­дивидуальной жизни, так и в жизни народов».