Одним из характернейших признаков десакрализации культуры в петровское время – воспитание привычки к светскому искусству как части образа жизни. Внедрение в быт портретов было художественным выражением нового типа сознания, складывавшегося в Петербурге. « Петр всячески поощряет и даже вменяет в обязанность приближенным иметь в своих домах портреты. Со временем эта привычка укореняется…» Вообще население Петербурга охотно тянулось к светской жизни, религиозные сочинения здесь шли не так бойко как в Москве.

Одним из важных М. Каган также считает вопрос, касающийся европеизации русской культуры. Петра многие считали беззаветным западником. Автор говорит о том, что это были несправедливые обвинения. Он стремился не переносить в Россию « готовые плоды чужого знания и опыта, а пересаживать самые корни на свою почву, чтобы они дома производили свои плоды». Петр считал необходимым усваивать все, что было полезно России, где бы не произрастали эти иноземные плоды. Следует иметь в виду, что проблема связи России с миром возникла задолго до того, как ПетрI открыл «окно в Европу». Западное влияние сталкивалось с господствовавшим традиционным восточным – греческим или византийским, которое имело религиозно-нравственный характер и захватывало все общество сверху донизу.

Привлечение множества иноземных техников, офицеров и солдат, купцов, отмечает Ключевский, привело к тому, что еще в XVI веке, при И.Грозном, под Москвой выросла немецкая слобода, позже разгромленная; вновь возродившись в значительный и благоустроенный городок с прямыми улицами и переулками, с красивыми деревянными домиками, с лютеранскими и реформаторскими церквами и немецкой школой. Естественно, что немецкое поселение и стало проводником западноевропейской культуры в московской жизни, в которую все шире проникали заимствованные на западе развлечения, игры, театральные зрелища.

Наиболее ярко различия между Москвой и Петербургом можно проследить на стилевом уровне. В частности, Каган, говоря об искусстве XVIII века отмечает, что в Петербурге сложился и достиг художественной вершины классицизм. Классицизм был наиболее органичен для петербургской архитектуры; четкая планировка, прямые улицы, строго очерченные площади требовали соответствующего решения зданий, потому даже барочная архитектура оказывалась здесь относительно сдержанной в использовании для нее экспрессивных и декоративных средств (позднее петербургский ампир и модерн не допустит свойственного им в европейских городах неумеренного употребления пластического и живописного декора).

В этой духовной атмосфере не мог укорениться сентиментализм, столь органичный в Москве, где он обрел благодатную почву, утвердился в журнале «Полезные увеселения, а затем и в ряде других изданий распространил свое влияние на всю русскую культуру благодаря деятельности М.Хераскова, Н.Карамзина.

Классицизм имел «опорной базой» столицу, потому что государственной идеологии нужен был характерный для этого стиля способ обоснования приоритета долга, политического разума над чувством; Москва же искавшая защиты от деспотизма абсолютистской государственности, противопоставляла ей и традиционные религиозные ценности и ценности частной жизни, семьи, быта, находя в сентиментализме удовлетворения этой духовной потребности.

Однако если только в XVIII веке диалог двух столиц только набирает скорость, то уже в 30-х-40-х годах XIX века Москва и Петербург оказываются в центре полемических схваток. Как считал исследователь Г.Стернин, в это время критическая мысль настойчиво проводила рукой между Москвой и Петербургом: назвать того или иного графика или живописца «петербуржцем» означало дать ему совершенно определенную характеристику, указать на его принадлежность к «мирискусническому» лагерю и тем самым противопоставить его представителям московской школы».

И действительно, современники постоянно пользуются такими выражениями как «петербургская атмосфера» и «московские настроения». А.Бенуа писал, например, об А.Васнецове: «Он весь – Москва, он весь Византия», и потому у него «слишком мало связей с современной Россией», которая «озападилась». Несколько лет спустя в статье, посвященной различиям в художественной жизни Москвы и Петербурга, А.Бенуа обобщал, словно подхватывая вековую традицию сопоставления двух российских городов: «Москва богаче нас жизненными силами, она мощнее, красочнее, она будет всегда доставлять русскому искусству лучшие таланты, она способна сложить особые, чисто русские характеры, дать раскинуться смелости русской мысли. Но Москве чужд дух дисциплины…», Петербург же «угрюм, молчалив, сдержан и корректен. Он располагает к крайней индивидуализации, к выработке чрезвычайного самоопределения, и в то же время (в особенности в сопоставлении с Москвой) в нем живет какой-то европеизм . Я люблю Петербург именно за то, что чувствую в нем, в его почве, в его воздухе какую-то большую строгую силу, великую предопределенность"- служить России «уздой и рулем».

Речь шла здесь о характере художественного творчества, но в известной мере данные суждения могут быть отнесены к различиям политической и духовной жизни этих городов в целом. Ибо при всех революционных катаклизмах столица вплоть до 1917 года сохраняла свои дисциплинарную, регламентирующую, рационально - организующую функции. Москва же – относительную свободу, стихийность эмоциональных реакций, и казалось, что такова природа национального российского духа.

Искусствовед Н.Пунин, в полном соответствии с только, что приведенными суждениями Бенуа утверждал, что на Всероссийской музейной конференции, проходившей в 1919 году в Петрограде, этот город как всегда обнаружил свои организующие тенденции и свое систематически -проработанное мировоззрение, тогда как Москва все время выявляла свою хаотическую стихийность, являясь тем самым началом дезорганизующим и беспринципным. Понятно, что в каждой области культуры эти различия имели свои силы и определенность - в музыке они были видимо менее яркими, чем в балете или живописи; но хотя музыковеды подчас возражали против преувеличения значений различий между «петербургской» (Римский-Корсаков) и «московской» (Танеев) композиторскими школами, об их существовании говорит хотя бы свидетельство Чайковского, что таково было «распространенное в русской музыкальной публике представление». Исследовательница русской музыкальной культуры того времени назвала одну из глав своей книги «Московские классицисты и петербургские классики» и описала в ней различие путей обусловленное культурно-психологическим климатом двух русских столиц.

Изучение истории русской фотографии привело к выводу, что в начале XX века в Москве и Петербурге господствовали разные взгляды на изучение фотографии: москвичи хотели видеть в ней «чистое искусство», подобное живописи, которое должно экспонироваться на выставках, а петербуржцы понимали фотографию значительно более широко, оценивая возможности ее использования в науке и технике.

Особенности «двух культур» России того времени сказались и на характере московской и петербургской архитектуры. При несомненном усилении черт общности, обусловленном функционально, технологически и расширившейся возможностью одних и тех же архитекторов работать и тут и там, застройка не могла не следовать сложившимся в обоих городах традициям; поэтому преобладавшей в Москве ориентации на древнерусскую архитектуру, Петербург противопоставлял европейский вкус, проявляя пристрастие к ренессансным формам и находя в большинстве случаев способы эстетического контакта нового строительства в стиле модерн с собственной классицистической архитектурой.