ПЛАН:

1) Вступление

2) Биографическая часть

3) Лейбниц-математик. Математические работы Лейбница

4) Заключение

Вступление.

Среди великих ученых прошлого Готфрид Вильгельм Лейбниц занимает одно из первых мест. Его имя вписано в историю математики, механики и физики, он занимался логикой, юриспруденцией, историей и теологией, выдвинул ценные идеи в геологии, языкознании, и психологии. Лейбниц- один из крупнейших философов нового времени, стоящий в одном ряду с Декартом, Спинозой, Кантом, Гегелем. И, кроме того, Лейбниц причастен к горному, монетному и библиотечному делу, изобретал различные устройства, счётную машину, был публицистом, политиком и дипломатом, организовывал академии наук, ставил химические опыты и интересовался медициной. Не везде он достигает таких вершин, как в философии, где его признают чуть не первым мыслителем эпохи, или в математике, где он выступает соперником Ньютона, но он всегда значителен, и то, что им сделано, сохраняет, по меньшей мере, исторический интерес. Он в центре всех интересов своего времени, начиная с юношеских лет и до кончины, в течение примерно полувека. Он писал много помимо писем, правда, в законченном виде напечатал сравнительно мало и говорил: кто знает меня только по законченному, тот меня не знает. Разносторонняя и исключительная одаренность Лейбница позволила ему охватить почти все стороны интеллектуальной жизни своей страны и своего времени.

Биографическая часть

Лейбниц родился в Германии - в стране, расположенной в центре Европы, в Лейпциге - одном из центральных городов этой страны, 21 июня 1646 года, т. е. примерно в середине столетия, за два года до Вестфальского мира, которым закончилась Тридцатилетняя война.

К середине XVII в. Германия была опустошена. Население за время Тридцатилетней войны уменьшилось, по оценкам некоторых историков, более чем вдвое (с 16 миллионов до 6), притом за счет наиболее работоспособной части. Много лет спустя Лейбниц, будучи уже зрелым политиком, писал, что население Германии тогда почти целиком состояло из зеленого юношества, и если бы война разгорелась снова, то подрастающее поколение было бы уничтожено в зародыше и большая часть несчастной страны превратилась бы в пустыню. Действительно, многим областям Германии понадобилось сто лет и больше, чтобы вернуться к тому уровню заселенности и благосостояния, которого они достигли и начале XVII в.

Родители Лейбница были довольно состоятельными и благополучными людьми. По своему социальному статусу они были бюргерами (горожанами), но бюргерами из почтенных. Наиболее давние из известных представителей этой семьи называли себя не Leibniz, a Leubnitz. В одной из своих автобиографических заметок Лейбниц указал, что его фамилия - в форме ли Leubnitz или Lubeniecz - славянская. Весьма вероятно, что происходит она от Lipnice (Липнице) — названия реки и нескольких населенных пунктов в Польше и Чехословакии.

По отцовской линии это - учителя, органист, бургомистр небольшого города, горных дел мастер. И дед Лейбница со стороны отца пошел по горному делу и женат был на дочери горного десятника. Фридрих Лейбниц, отец ученого, пролагал себе дорогу в жизни собственными силами: родителей он потерял, будучи студентом. Специализировался он как юрист, был нотариусом, потом делопроизводителем («актуарием») Лейпцигского университета, принимал деятельное участие в управлении университетом в тяжелые годы Тридцатилетней войны, выказав и практическую сметку и дипломатические способности, наконец, в 640г. стал профессором морали на философском факультете того же университета. От первой жены он имел двух, детей, сына и дочь, после ее смерти женился вторично, но быстро овдовел и только в третьем браке с Катариной Шмук нашел подруг жизни, которая занялась воспитанием детей от первого брака и сделала его отцом еще одного сына, Готфрида Вильгельма.

Сколько-нибудь ближе представить себе, что за люди были родители Лейбница, трудно. Не подлежит сомнению, что он унаследовал ясно выраженную в отцовской линии практическую сметку, деловитость. Рос он не в роскоши, но в достатке, среди образованных людей и среди книг, рано пробудивших в нем любопытство: отец имел порядочную библиотеку, и в ней было немало иллюстрированных изданий. В семейную традицию входила, наряду с деловитостью, религиозность. Лейбниц рос в Кругу юристов и богословов, отец его был человек глубоко верующий.

Кстати, одной привилегией, обеспеченной принадлежностью к академическим кругам зажиточного бюргерства, Лейбниц воспользовался (может быть, того сам не зная) очень рано: в 1653 г., когда ему еще не было семи лет, его записали студентом Лейпцигского университета. Возможно, это было сделано потому, что мальчик незадолго перед этим, в 1652 г., потерял отца - зачисление в студенты закрепляло за ним принадлежность к университету, где отец работал с 1628 г. Фактически же в 1653 г. «студент» Лейбниц начал посещать одну из двух наиболее почетных и солидных лейпцигских го­родских школ, Nikolai-Schule.

В начальном, шестом классе (в немецких школах нумерация классов идет в порядке, противоположном нашему) маленького Лейбница учили читать и писать, тогда же начиналось обучение латинскому языку, а в следующем (пятом) классе латинский был уже основным предметом. Но ребенок еще раньше заинтересовался иллюстрированной «Римской историей» Тита Ливия и попытался без помощи взрослых разобраться в том, что значили подписи к картинкам, а затем и в основном тексте.

Пропуская многое, что было ему непонятно, мальчик одолел всю книгу и затем начал ее читать заново. У него хватило терпения и настойчивости повторить такое чтение несколько раз, а догадливости оказалось достаточно, чтобы таким образом значительно подвинуться в понимании текста и знании языка. Конечно, он не мог еще разобраться во всех грамматических формах, и школьный учитель был вдвойне обескуражен, обнаружив «латинскую эрудицию» своего восьмилетнего воспитанника: и язык тот усваивал по-своему, не зная иногда основ стандартного курса и уйдя вместе с тем далеко вперед, и материал для чтения нашел, никак не подходивший для такого малыша,- в его возрасте полагалось просвещаться с помощью краткого катехизиса или книги с картинками.

А вот как описывал свои первые шаги: в науках сам Лейбниц, называя себя Пацидием - латинская инторпретация его имени Готфрид, состоящего из двух немецких слов, означающих «бог» и «мир».

Вильгельм Пацидий из Лейпцига, немец по рождению, очень рано лишившийся отца, руководившего его воспитанием, по собственному побуждению увлекся изучением наук и свободу его в этом никак не ограничивали. Ему был открыт доступ в домашнюю библиотеку, где восьмилетний мальчик часто пропадал по целым дням, и хотя он едва понимал латынь, он брал первые попавшиеся под руку книги, снимал их с полок и снова откладывал в сторону, перелистывал без всякого разбора, останавливался, где ему нравилось, или перескакивал на другое, смотря по тому, насколько его привлекали понятность языка и интерес содержания. Казалось, что он избрал судьбу своим учителем и слышал какой-то голос, говоривший ему: бери и читай. Так как судьба его была такова, что ему пришлось обходиться без постороннего совета, и ему ничего не оставалось, как руководствоваться свойственной его возрасту смелостью, которой помогал сам Бог. Случаю было угодно натолкнуть его прежде всего на древних, в которых он сначала не понимал ничего, мало-помалу стал понимать кое-что, а в конце концов понял все, что ему было нужно; и как люди, постоянно находящиеся на солнце, поневоле загорают, так он принял известную окраску не только в своем стиле, но и в образе мыслей. Когда он затем пришел к новейшим авторам, ему показались противными эти сочинения, наполнявшие тогдашние книжные лавки, с их ничего не говорящей высокопарностью или винегретом чужих мыслей,- эти книги, лишенные прелести, силы и содержания, лишенные всякой живой пользы. Казалось, что они написаны совсем для другого мира, который они сами называли то своей республикой, то Парнасом. Тогда он опять начинал: думать о древних, возбуждавших в его душе совсем иные чувства своими мужественными, высокими, сильными, как бы все превосходящими мыслями, выражающими всю человеческую жизнь в одном образе, своими естественными, ясными, гибкими, соответствующими предмету формами! Эта разница была для него столь ощутима, что с этих пор он прочно установил для себя следующие два принципа: всегда искать в словах и образе выражения мыслей ясности, а в вещах пользы. Позже он узнал, что первая составляет основание любого суждения, последняя - всякого изобретения, и что большинство людей заблуждаются, потому что их словам недостает ясности, а их опытам - цели.