В противовес «Серебряному голубю» и «Петербургу», автора которых критика уже поспешила, и вполне справедливо, по мнению самого А. Белого, обвинить в нигилизме и отсутствии положительного начала, третья книга, показывающая процесс естественного развития «ядра человека», из самого себя, в его стремлении к положительным условиям жизни, к духовной науке, должна была стать сплошным «да», дать представление о позитивной концепции писателя.

Первый роман трилогии А. Белого «Восток и Запад» - «Серебряный голубь» - был написан в необычной для автора форме «симфонии». Каждый персонаж романа, воссоздаваемый в нём социальные позиции, художественные детали помимо своего реального значения заключает в себе особый смысл, образуя сложнейшую систему символов, раскрывающую отношение писателя к «Востоку и Западу».

«Герой романа «Серебряный голубь» силится преодолеть в себе интеллигента в бегстве к народу, - замечает А. Белый позже в книге «Между двух революций», - но народ для него – нечто среднее и поэтому нарывается он на тёмные элементы, выдавливающие из себя мутный ужас эротической секты, которая губит его». Физическая смерть Дарьяльского от рук сектантов, потерявших надежду на то, что «дюжене голубей» Матрёна родит от него святое дитя, и испугавшихся разоблачение после провала задуманного, является в романе одновременно и духовной гибелью героя, его надежд на возрождение через приобщение к земляной, почвенной органической жизни, к голубиному духу народному.

Дарьяльский прекрасно понимает, что наиболее духовно близка ему и родственна племянница барона Катя – символ уходящей усадебной дворянской культуры, - но в ней нет языческой первозданной силы Матрёны, той почвенной, земляной силой, в которой так нуждается ослабленный беспощадной умственной рефлексией герой. Именно эта опустошающая душу, оторванная от почвы, односторонняя жизнь в разуме и заставляет Дорьяльского искать спасение в «безумстве сердечном», окунуться в омут стихийной, органической жизни. Но эта жизнь, лишённая сознания, и приводит его к гибели.

В процессе работы над «Серебряным голубем» и «Петербургом» в результате путешествия по Сицилии, Египту, Тунису, где А. Белый обстоятельно мог познакомиться с восточной культурой, он изменяет свое отношение к Востоку и все больше утверждается в мысли о необходимости оплодотворения знаниями Запада живительных сил и духовных ценностей Востока…

Влияние теософских, антропософских идей особенно сильно ощущается во втором романе трилогии – «Петербурге», во многом определяя его эсхатологический пафос.

Роман «Петербург» был задуман вначале как сюжетное продолже­ние «Серебряного голубя» под названием «Путники», где должны были описываться события, связанные с поисками неожиданно исчезнувшего Дарьяльского. Но вот весьма характерная для А. Белого – художника черта. «Внешняя» сюжетная связь романов оказывается для него несу­щественной, и в процессе обдумывания замысла у него складывается концепция романа, построенного уже совершенно на «иной фабуле» и связанного с первым лишь внутренней связью, единством его отношения к общей проблеме трилогии — проблеме Востока и Запада, проблеме исторических судеб России. Как и всегда у А. Белого, на первом плане у него оказывается художественное исследование особенностей сознания героев романа, их духовной жизни.

Пытаясь объяснить наличие в произведении всякого рода погрешно­стей в описании быта, революционных событий 1905 года, общественной среды того времени и т. п., писатель в письме к Иванову – Разумнику замечает: «Весь роман мой изображает в символах места и времени подсознательную жизнь искалеченных мысленных форм . Мой «Петер­бург» есть в сущности зафиксированная мгновенно жизнь подсознатель­ная людей, сознанием оторванных от своей стихийности . подлинное местодействия романа — душа некоего не данного в романе лица, пере­утомленного мозговой работой; а действующие лица — мысленные формы . А быт, «Петербург», провокация с проходящей где-то на фо­не романа революцией — только условное одеяние этих мысленных форм».

Но для того, чтобы «глубинное» стало доступно читателю, его необходимо было облечь в реальные, историко-конкретные формы, в ко­торых оно и проявляет себя в действительной жизни; и в то же время найти такие приемы и средства художественной выразительности и изобразительности, которые бы через внешнее и обыденное дали бы возможность во всей полноте раскрыть драму сознания человека, оказавшегося в плену ложных, извращенных представлений. И А. Белый находит эти средства и создает сложнейшее произведение, не имеющее, пожалуй, литературной аналогии ни в отечественной, ни в зарубежной романистике. Много­слойное по своей структуре, оно заключает в себе как бы три уровня проблематики, органично спаянных сложными ассоциативными связями и целостной системой образов-символов.

Внешний план раскрывает нам бытовую и социально-политическую проблематику романа. И в этом смысле «Петербург» дает читателю пусть неполное, одностороннее, но все же очень живое, яркое представ­ление о русской революции 1905 года. Правда, автор еще оценивал революционное движение с позиций романтического идеала, отвергая присущие ему, на его взгляд, духовный нигилизм, социальное упрощен­ство, жесткий экономический детерминизм и т. п. Но в целом он объек­тивно воссоздал социальные конфликты своего времени, сумел передать ощущение грозовой атмосферы революционной эпохи, смятение, охватив­шее все слои российского общества. В романе дана резко сатирическая характеристика бюрократической элиты империи, развенчиваются претензии на роль ведущей культурной, духовной силы общества либеральной интеллигенции Петербурга. Но это лишь внешний фон духовной драмы, разворачивающейся в романе. Тема Петербурга, тема петровской империи, как «Запада в России», намеченная в изображении реальных событий современной писателю общественной жизни, постепенно раскрывается в романе в историко-философском аспекте.

Используя художественные образы Петербурга, созданные его пред­шественниками, с помощью прямых литературных ассоциаций емких философских формул, целой системы многозначных символов, А. Белый на небольшом временном романном пространстве как бы концентрирует всю историю послепетровской России, приведшей ее народ к искусствен­ной, омертвленной бессмысленным порядком жизни, к «бреду капита­листической культуры». Отсюда — особая насыщенность в художествен­ной ткани романа образов и мотивов произведений Пушкина («Медный всадник»), Гоголя («Петербургские повести»), романов и публицистики Достоевского, каждый из которых прямо спроецирован на изображенный писателем современный ему мир.

В «Петербургских повестях» Гоголя город также не только историческая реальность. Петербург – призрак, фантом, рожденный воображением героя.

У А. Блока Петербург также город двухбытийный. Это и столица России, реальный город с туманами, дождями, памятниками, театрами. И над этим - внебытовая, ирреальная душа города, определяющая течение истории, судьбы героев.

Двухбытен Петербург и в одноименном романе Андрея Белого. «Это только кажется, что он (Петербург) – существует. Как бы то ни было, Петербург не только нам кажется .»