Шопенгауэр

Обратимся теперь к Шопенгауэру. Хотя по многим пунктам он подвергает критике философию Канта, учение последнего об эмпи­рическом и умопостигаемом характерах оценивается им очень вы­соко. В трактате «Об основах морали» читаем: “Это учение Канта о совместном существовании свободы и необходимости я считаю ве­личайшим из всех завоеваний человеческого глубокомыслия. Вме­сте с трансцендентальной эстетикой это - два больших брильянта в короне кантовской славы, которая никогда не померкнет”.[78] Снис­ходительно одобряет он и Шеллинга: “Как известно, Шеллинг в своей статье о свободе дал парафраз этого кантовского учения , более вразумительный для многих благодаря его живому колориту и на­глядности изложения; я похвалил бы его, если бы Шеллинг имел честность сказать при этом, что он излагает здесь кантовскую, а не свою собственную мудрость, за каковую ее еще до сих пор считает часть философской публики”.[79] Шопенгауэр все же несправедлив тут к Шеллингу: тот, как мы видели выше, ссылается на Канта. Что касается собственного учения Шопенгауэра о свободе, то оно ближе не к кантовской, а к шеллинговской версии и является ее развитием в сторону усиления детерминизма. Шопенгауэр говорит не о пред­определении, а о врожденности характера; он сближает шеллингов­ское понятие умопостигаемой сущности со схоластическим понятием сущности (essentia) , только у схоластов сущность позна­ваема, а Шопенгауэр делает ее непознаваемой; понятие индивиду­альной человеческой свободы воли становится в его философии фактически фиктивным. Вот как выглядит шопенгауэровский «па­рафраз» кантовского учения об умозрительном и эмпирическом характерах: “Индивидуум, со своим неизменным, врожденным ха­рактером, строго определенным во всех своих проявлениях законом причинности, который здесь, осуществляемый через посредство ин­теллекта, носит название мотивации, есть лишь явление. Лежащая в его основе вещь в себе, находясь вне пространства и времени, свободна от всякой преемственности и множественности актов, еди­на и неизменна. Его природа в себе, это - умопостигаемый харак­тер, который, равномерно присутствуя во всех деяниях индивидуума и отражаясь во всех них, как печать в тысяче оттисков, определяет эмпирический характер этого явления, выражающийся во времени и последовательности актов, так что явление это во всех своих обнаружениях, какие вызываются мотивами, должно представлять постоянство закона природы, благодаря чему все акты человек со­вершает со строгою необходимостью. Таким образом была приведе­на к рациональному основанию и та неизменность, та неуклонная закостенелость эмпирического характера у каждого человека, кото­рую давно уже подметили мыслящие умы (меж тем как остальные мнили, будто характер человека можно изменить разумными пред­ставлениями и моральными увещаниями) “[80]. Шопенгауэр дает сле­дующую интерпретацию кантовской концепции: “Но это кантовское учение и сущность свободы вообще можно уяснить себе также, поставив их в связь с одной общей истиной, наиболее сжатым выра­жением которой я считаю довольно часто попадающееся у схоластов положение: «Operari sequitur esse», т. е. всякая вещь на свете дейст­вует сообразно с тем, что она есть, сообразно со своей природой, в которой поэтому уже potentia содержатся все ее проявления, наступая actu, когда их вызывают внешние причины, чем и обнаружива­ется именно сама эта природа. Это - эмпирический характер, тогда как его внутреннею, недоступной опыту, последнею основою слу­жит умопостигаемый характер, т. е. внутренняя сущность данной вещи. Человек не составляет исключения из остальной природы; и у него есть свой неизменный характер, который, однако, вполне индивидуален и у каждого иной . Все его поступки, определяемые в своих внешних свойствах мотивами, никогда не могут оказаться иными, нежели это соответствует этому неизменному индивиду­альному характеру: каков кто есть, так должен он и поступать. .Свобода относится не к эмпирическому, а единственно к умопо­стигаемому характеру. Operari данного человека с необходимостью определяется извне мотивами, изнутри же - его характером, поэ­тому все, что он делает, совершается необходимо. Но в его esse - вот где лежит свобода. Он мог бы быть иным, и в том, что он есть, содержится вина и заслуга . Благодаря теории Канта, мы освобож­даемся собственно от основного заблуждения, которое необходи­мость относило к esse, а свободу к operari, и приходим к признанию, что дело обстоит как раз наоборот. Поэтому, хотя моральная ответ­ственность человека прежде всего и видимо касается того, что он делает, в сущности же она относится к тому, что он есть, ибо, раз дано последнее, его поведение при появлении мотивов никогда не могло бы оказаться иным, нежели оно было . А что он, как это явствует из поступка, таков, а не иной - вот за что он чувствует себя в ответе: здесь, в esse, лежит то место, куда направлен бич совести . Поэтому укоры совести, возникая по поводу operari, все - таки направлены против esse. Так как мы сознаем за собою свободу лишь через посредство ответственности, то где содержится по­следняя, там же должна содержаться и первая, - стало быть, в esse . Но, подобно тому как с другими, точно так же и с самими собою мы знакомимся лишь эмпирически, и у нас нет никакого априорного знания о своем характере”.[81]

Как можно прокомментировать эти цитаты из трактата «Об основах морали»? Прежде всего обратим внимание на то, что у Шопенгауэра (как, впрочем, уже и у Шеллинга) полностью отсут­ствует характерный для Канта пафос свободы человека от природ­ной необходимости. Концепция Шопенгауэра ориентирована, скорее, на восстановление на новой основе представления об абсо­лютной детерминированности человеческого поведения. Понимая природу достаточно узко, а именно как чистую эмпирию (у Канта это не так) , он согласен с тем, что чисто эмпирические причины в виде возникающих и исчезающих в течение жизни человека моти­вов не способны полностью обусловить его поступки. Умозрительный характер человека интересует Шопенгауэра, по преимуществу, постольку, поскольку он представляет собой тот недостающий фактор каузального порядка, который каузального порядка, который в соединении с эмпирической мотивацией может необходимым образом определить все поведение человека. Притом Шопенгауэр пытается отождествить умозрительный характер с essentia схоластов, чего Кант отнюдь не делает. Такое отождествление не вполне корректно, с ортодоксально кантовской точки зрения: ведь то, что схоласты именуют сущностью , относится к миру явлений и вполне познаваемо априорно средствами рассудка, умозрительный же характер относится к миру вещей в себе и непознаваем, с чем согласен Шопенгауэр,говоря , что «у нас нет никакого априорного знания о своем характере ». Как же можно отождествлять два предмета, которые относятся к разным планам бытия, и зачем это нужно? Но Шопенгауэр, как и Шеллинг является врагом всяческой случайности; он является также врагом свободы воли, если понимать ее в том смысле, что человек способен по собственном у усмотрению совершать или не совершать те или иные отдельные поступки . Поэтому ему очень хотелось бы возвратиться к представлению о некоторой необходимой и неизменной «природе» человека, некоему его “естеству” на манер схоластической essentia, откуда автоматически следовала бы определенная реакция на появление того или иного эмпирического мотива. По его мнению, нельзя отрицать “полную и строгую необходимость волевых актов при появлении мотивов, она должна быть причислена к вполне установленным истинам, так что продолжать разговоры о свободе отдельных поступков человека, могли лишь невежество и недоразвитость”.[82]