мастерством слова. Читаешь реплики, брошенные в восемнадцатом веке, и

наслаждаешься: радикалу Джону Уилксу сказали: "Вы кончите на виселице или умрете

от сифилиса". Он сразу ответил обидчику: "Это зависит от того, полюблю ли я ваши

принципы или вашу любовницу".

В сегодняшнем парламенте спикер охраняет министров от подобных грубостей, но

этим не объяснишь отсутствие остроумия. Правда, в Англии - в отличие от Франции

всегда считали, что остроумие - дурной знак, что оно доказывает неустойчивость

человека, ненадежность, даже нечестность в выборе оружия. Остроумных ораторов

быстро выживают из парламента. Когда в 63-м году правительство консерваторов

попало в переплет благодаря неправдоподобным сексуальным приключениям разных

министров, премьер-министр Макмиллан хотел выкарабкаться из трясины, разогнав

почти весь кабинет. Лидер либералов Джереми Торп вызвал общий хохот, переиначив

слова апостола Иоанна: "Нет больше той любви, как если кто положит друзей своих

за душу свою". Хохот утих. И спустя некоторое время Торпа судили в связи с

гомосексуальным скандалом и предали остракизму.

Некоторые ругательства в парламенте все еще разрешаются. Нельзя обозвать

противника незаконнорожденным или лгуном, но можно обвинить его в фашизме или в

коммунизме и вполне можно сравнить с животным. Нормана Тэббита, самого

примитивного из консерваторов, обозвали "наполовину прирученным хорьком". Когда

сэр Джеффри Хау возражал лейбористам, бывший министр Деннис Хили объявил: "Мне

кажется, что полуживая овца щерится на меня". С тех пор нельзя было смотреть на

Тэббита и Хау и не видеть перед собой хорька и овечку. Но автор реплики гораздо

быстрее стушевался в политике, чем его жертва.

Жизнь у современных наших депутатов незавидная. Прения часто продолжаются ночь

напролет; так называемые партийные "хлысты-старосты" принуждают их голосовать по

партийной указке. Жены сбегают от депутатов, дети становятся наркоманами.

Неудивительно, что сами депутаты ведут иногда дикий образ жизни. Раньше

английское лицемерие охраняло членов парламента от гласности. Ведь цель

лицемерия - втайне разрешать то, "перед чем хмурят бровь / И морщат переносицу".

Редакторы газет знали, что премьер-министр Гладстон по ночам ходил по лондонским

переулкам, приглашая потаскушек на Даунинг-стрит, там он поил их какао,

наставлял и отпускал, после чего в спальне высекал себя плетью за похотливость.

Они знали, что Ллойд Джордж относился к секретаршам, как козел к молодым козам.

Но они молчали, и миф о парламентской культуре цвел как ни в чем не бывало.

Теперь же у нас новое лицемерие. Редакторы популярных газет (а нравственность

этих газет проигрывает в сравнении с поведением Петра Степановича Верховенского

или Мессалины) обрушиваются на любого депутата, который отступает от строгих

норм целомудрия. В парламенте целая раса подхалимов смотрит с испугом и с

подобострастием и на министров, и на журналистов. Эта раса уже не может служить

примером свободы слова для новоиспеченных парламентов Восточной Европы. Как

Гилберт и Салливен предсказывали, парламент есть паралич, и реальные власть

имущие могут жить припеваючи.

Долой интеллигентов

Английские поэты уже давно уяснили, что на них не распространяется знаменитая

британская терпимость. В тридцатых годах, во времена политического и творческого

расцвета наших поэтов, Уистен Оден иронически отметил:

Обыватель, который - я должен признаться -

Хорошо разбирается в жизни,

Установил, что интеллигент -

Это тот, кто неверен жене.

Самый образованный человек в Англии все-таки не осмелился бы объявить себя

интеллигентом. В Англии до того пренебрегают поэтами-изгоями, что уже триста лет

их не вешают, не расстреливают: вот почему современные поэты как будто завидуют

судьбе Мандельштама или Гумилева. Пострадали - значит, наступили государству на

мозоль.

Может быть, на нашем государственном теле нет мозолей и интеллигентам не на что

наступать. У государства нет конституции, в правосудии нет уголовного кодекса, в

политике - явной идеологии. Все мышление обращено на практику, на теорию смотрят

подозрительно. Причина такого раскола - сам английский язык, в котором

конкретные феномены называются своими англосаксонскими именами, а отвлеченные

понятия - мертвыми латинскими заимствованиями.

Ненависть к интеллигенции продолжает расти. Солидное издательство "Уайденфелд

энд Николсон" выпустило книгу Пола Джонеона "Интеллигенты". Это сборник

биографий "светлых личностей" от философа Руссо до немецкого кинорежиссера

Фассбиндера. Почти без исключения они разоблачены как лицемеры, лжецы, сатиры с

уродливыми половыми органами, подхалимы, садисты, предатели словом и делом и

родины, и самих себя.

Кроме Джорджа Оруэлла, которому многое прощается, так как он вовремя раскаялся и

сам напал на бывших товарищей, у Пола Джонсона каждый интеллигент выходит

негодяем и самозванцем, заслуживающим беспощадного поношения. Конечно,

неоспоримо, что Руссо проповедовал любовь к детям, оставляя детей, которых он

прижил, в сиротском доме. Я охотно признаю, что из Толстого не вышел бы

компетентный профессор истории. Дружить с Бертольтом Брехтом, без сомнения, было

очень опасно. А пророк разума Бертран Рассел соблазнял поголовно всех женщин,

попадавших ему на глаза. Конечно, женщины, вышедшие замуж за гомосексуалистов

типа Вернера Фассбиндера, страдают невыносимо. Есть философы и поэты, которые

много говорят и редко умываются. И правда, что когда королевы или диктаторы

снисходили к самолюбивым интеллигентам, те большей частью сдавались и

обольщались.

Однако чем они хуже неинтеллигентов? Почему интеллигент должен быть

чистоплотнее, воздержаннее, последовательнее, чем средний обыватель? Может быть,

отсутствие моральной устойчивости, лишняя сексуальная энергия неотделимы от

художественного новаторства и творческой стремительности? Пол Джонсон мало

говорит о положительном в своих антигероях: например, как Руссо отверг дары

Екатерины Великой, как Эдмунд Уилсон помог малоизвестному эмигранту Владимиру

Набокову, как Кэннет Тайней воскресил умирающий английский театр.