Британская империя

О Британской империи уже больше сорока лет в Англии не говорят. Даже термин

"британское Содружество" потерял свой смысл. Но каждый раз, путешествуя, я

сталкиваюсь с остатками этой империи и удивляюсь, почему они со временем не

стушевываются. Самое яркое воспоминание - это неделя на острове Пенанг, в

Малайе, где мы целую неделю ждали парома в Индию. Мы остановились в бывшем доме

отдыха для британских правителей и их секретарей. Уже двадцать лет прошло с тех

пор, как последний британский губернатор прихлебывал свой отвратительный

уиндзорский суп и ел свой тошнотворный пудинг из говяжьего жира и сиропа. Теперь

в городе Пенанг в любом придорожном ресторане подают перлы малайской и китайской

кухни, со свежими фруктами, рыбами, с ароматными кореньями. Но в доме отдыха

малайские официанты подавали малайским бюрократам тот же уиндзорский суп,

облюбованный овдовевшей королевой Викторией, потому что в нем было много уксуса.

Потом нам подали ростбиф с жареной картошкой, и если бы у нас хватило сил

остаться на месте, подали бы еще и тот сытный рождественский пудинг, который

своими калориями заменяет англичанам центральное отопление. Жара стояла

неимоверная - сорок градусов при максимальной влажности. Даже с ящериц, которые

висли на потолке, капал пот. Малайские бюрократы-ревизоры спокойно сидели в

галстуках и пиджаках и как будто без усилия над собой поглощали имперскую еду.

Британская империя, видно, хотела, чтобы даже в самом удаленном ее уголке все

было точно так, как дома. Когда я попал в Австралию, меня удивило, что, несмотря

на возможность охотиться на кенгуру, англичане ввезли для охоты лисиц, отчего

теперь ночью парки Сиднея или Мельбурна так же кишат наглыми бродячими лисицами,

как и парки Лондона. Мясо сумчатых не нравилось имперским конкистадорам, поэтому

они ввозили кроликов, которые опустошают австралийские равнины.

Дороги мы, британцы, строили тоже не как римляне и не прямые, а с изгибами. На

дорогах в малайских джунглях до сих пор главным препятствием оказываются не

корни тропических деревьев, не горные ручьи, а те милые английские перекрестки в

форме карусели, где все останавливаются, и никто не знает, кому проезжать

первым. Не только в Малайе, но и в Индии удивительно сохранились грандиозная

железнодорожная система и бюрократия, которые сейчас разваливаются в Англии.

Конечно, для путешествующего англичанина-моноглота самое дорогое наследство

нашей империи - всеобщее знание английского языка. Без нашего языка Индия

разорвалась бы на части от национальных распрей, и до сих пор индусы-буржуа

говорят на таком хорошо сохранившемся английском, какого в Лондоне уже не

услышишь. Культура центра, конечно, лучше сохраняется на периферии, как живые

ветви на давно гнилом стволе старого дерева. Только в Новой Зеландии женщины до

.сих пор надевают белые перчатки, чтобы сходить в магазин, и только в Австралии

жена профессора требует, чтобы жена доцента носила ей сумку. Империя строго

соблюдает сословные различия, хотя в Англии все уже перемешано, так что среднего

профессора трудно отличить от среднего бомжа.

Британская империя, что помнит не каждый историк, раньше включала и Европу: ведь

мы долго не отдавали французам Кале и до сих пор не собираемся уходить из

Гибралтара. Наши связи с бывшими европейскими колониями до сих пор основаны на

торговле вином. Даже французы, ценители самых лучших вин, должны покупать их у

англичан. Недаром мы долго владели Бордо, и до сих пор производство портвейна и

хереса (без которых цивилизованное общение в Англии немыслимо) зависит от

португальских и испанских семейств, которые уже столетиями говорят на

подозрительно чистом английском, посылают своих сыновей в английские школы и

являются последними реликтами того времени, когда в каждой стране жило хоть одно

сословие, зависимое от Британской империи.

Англоманы и англофобы

"Патриотизм - это последнее убежище негодяя", - провозгласил лексикограф Сэмюэл

Джонсон двести лет назад, и с тех пор британская интеллигенция ютится в любом

убежище, но только не в этом. Распри и ссоры среди писателей сосредоточиваются

на их отношении к феминизму, к гомосексуализму, к социализму, к "зеленым", к

искусству ради искусства, к деньгам, но не на отношении к патриотизму. На первой

мировой войне английские поэты гибли пачками не потому, что они верили в правоту

дела, а потому, что считали нравственным долгом убежать из лицемерной,

ура-патриотической Англии и разделить общую судьбу в окопах северной Франции.

На словах наши писатели были антипатриотами. Когда призывали в армию

биографа-эссеиста Литтона Стрейчи и он, как пацифист, отказывался от службы, его

спросили: "А что вы сделаете, если увидите, как немецкий солдат насилует вашу

сестру?" Он ответил: "Я вклиню между ними собственное тело". Романист Форстер

заявил, что он лучше предал 6ы родину, чем друга.

Английская интеллигенция замечательна тем, что она добровольно покидает родину и

предпочитает ссылку своему родному очагу. Грэм Грин во Франции, подобно Байрону

в Греции, Шелли в Италии, Одену в Америке, Лоуренсу в Мексике, своим творчеством

и местом жительства исключает традиционный патриотизм.

Объяснить такое явление просто обывательской атмосферой родины нельзя; скорее мы

имеем дело с каким-то личным империализмом, который гонит наших интеллигентов

(как в России он гнал Грибоедова и Лермонтова) на чужбину. Убегая от родины,

интеллигенты бессознательно выполняют ее задания. Великие английские патриоты

часто переодевались до неузнаваемости. Генерал Гордон, герой и мученик

империализма в Хартуме, одевался китайским мандарином. Томас Эдуард Лоуренс,

автор чудесной биографии "Семь столпов мудрости", превратился в араба, чтобы

возглавить отряд спецназа на Ближнем Востоке.

Фактически все наши интеллигенты отвергают патриотизм: трудно назвать хоть

одного интеллигента, поддерживавшего Тэтчер во время фолклендской войны.

Народный фронт в Англии является черносотенной партией, в которой нет ни одного

интеллигента.

По сравнению с Францией или с Россией идеология английских интеллигентов

озадачивает своим нигилизмом. Но верить ему нельзя. Англичанин, который прячется

в тосканских холмах и ужасается, если узнает, что другой англичанин поселился

рядом, в глубине сердца готов всем жертвовать ради родины. Патриотизм, как все

английские пороки, скрытен и лицемерен. Недаром французы спрашивали: "Почему

солнце никогда не заходит в Британской империи?", на что им отвечали: "Потому

что Бог не верит англичанам в темноте". "Коварный Альбион", по мнению опытных

соседей, скрывает свое самолюбие, свой огромный комплекс превосходства.