Программа умеренных как воплощение духа эпохи пользуется в предреволюционный период широкой общественной поддержкой. Попытки ее реализации наиболее прогрессивными деятелями в условиях старого режима, которые из-за противодействия консерваторов обычно заканчивались неудачей, еще более укрепляют в обществе уверенность в безальтернативное нового курса. Казалось бы, все это буквально обрекает программу умеренных на успех. Однако результат ее практической реализации оказывается диаметрально противоположным.

Дело в том, что программа обновления, выработанная при старом режиме и не предназначенная в его условиях для немедленного практического воплощения, обладает рядом специфических особенностей, делающих ее принципиально нереализуемой, особенно и рамках революционного общества. Во-первых, эта программа носит явно выраженный нормативный характер, то есть описывает желательное с точки зрения передовых идей состояние общества, но оказывается весьма туманной, как только речь заходит о конкретных механизмах достижения поставленных целей. Во-вторых, она в полной мере несет в себе комплекс ограничений и предрассудков, характерных для прежнего режима, пытаясь так или иначе совместить в себе все лучшее, что есть в старой системе, с новыми веяниями времени. Наконец, в-третьих, она не ориентирована на интересы конкретных социальных сил, но стремится воплотить в себе некие абстрактные общие цели, отражающие представления о справедливом, правильном, идеальном общественном устройстве, и потому способные получить поддержку всех или почти всех.

Сопровождающееся широким единством социальных сил начало революции создает представление о возможности быстро и легко достичь того нормативного состояния общества, которое вытекает из имеющейся программы — и это определяет действия умеренных после прихода к власти. В итоге новый режим, еще не обремененный грузом ошибок прошлого и имеющий достаточно широкое поле для маневра, занят тем, что стремится достичь утопичных целей негодными средствами, опираясь на иллюзорных сторонников. С вполне предсказуемыми результатами. Достаточно вспомнить, как в начале революций — 1789 года во Франции и 1917 года в России — решались самые острые проблемы, оставшиеся в наследство от старого режима. Для Франции это было преодоление финансового кризиса, для России — вопросы мира и хлеба. Основные черты политики умеренных в обоих случаях обнаруживают поразительное сходство.

Во-первых, это склонность к принятию решений преимущественно стратегического, долгосрочного характера. Явно или неявно предполагается, что осуществление программы стратегических мер само по себе способно привести к общей стабилизации ситуации, преодолеть те конкретные экономические и политические трудности, которые обусловили политический кризис и приход нового правительства к власти. «Дело теперь идет не о комбинации мелких ресурсов фиска и ажиотажа, — отмечал Монтескье, председатель финансового комитета Национального собрания Франции, — эти таланты, издавна столь рекомендованные и расхваливаемые, не будут иметь успеха среди нас . Нам нужен теперь всеобъемлющий план, план финансового возрождения». Точно так же, в соответствии со стратегическими задачами, осмысливаемыми «подлинно народной властью», собиралось решать текущие проблемы функционирования предприятий и продовольственного снабжения Временное правительство России. В этом отношении весьма характерно заявление В. Громана, ответственного в то время за распределение потребительских товаров в Петрограде: «Я не распределю ни единой пары ботинок, покуда все народное хозяйство не будет регулироваться по плану». В результате власть оказывается неспособной осуществить те неотложные меры, которые необходимы для преодоления кризиса.

Во-вторых, это стремление опираться в политике не на реальные интересы, а на революционный энтузиазм и патриотизм. Вот как Национальное собрание Франции решало после победы революции неотложные проблемы финансовой стабилизации в стране. В принципе, к услугам депутатов была уже разработанная физиократами весьма последовательная экономическая доктрина, существенным элементом которой был перенос всей тяжести налогообложения на земельную собственность. Однако, столкнувшись с трудностями практической реализации этого подхода, власти отложили его проведение в жизнь на неопределенное будущее. Пока же принцип равного для всех сословий налогообложения был трансформирован в принцип отказа от налогообложения вообще. 17 июня 1789 года все налоги были объявлены незаконными, а в 1791 году Учредитель нос собрание и вовсе отменило их (за исключением земельного). Пламен налогов власти предложили «единовременное патриотическое обложение каждого гражданина в размере 1/4 его доходов, исчисляемых на основе добровольного и не подлежащего проверке заявления». Финансовый эффект подобных решений был вполне очевиден. Весьма схожими принципами в своих попытках решить вопросы продовольственного снабжения руководствовалось и Временное правительство. Апеллируя к революционной сознательности народа, власть предлагала различные варианты самообложения крестьян или разверстки, размеры которой определяли бы органы местного самоуправления вместе со специально выбираемыми (самыми «ответственными», «уважаемыми», «работящими») местными жителями. Чтобы в условиях растущей инфляции стимулировать деревню продавать хлеб, правительственные экономисты предлагали крестьянам сдавать зерно в обмен на некие бумаги, справедливая цена (курс) которых будет определена позднее, после стабилизации экономической ситуации в стране.

В-третьих, это явная переоценка умеренными своих возможностей эффективно использовать, благодаря поддержке народа, те инструменты, которые не работали либо давали отрицательные результаты в условиях старого режима. В 1789 году, созывая Генеральные Штаты, Людовик XVI назначил фактическим руководителем правительства авторитетного и популярного финансиста Неккера, который за несколько лет до этого был уволен в отставку за попытку провести существенные преобразования финансовой системы. Пытаясь изыскать в первые месяцы революции финансовые ресурсы для ноной власти, Неккер при поддержке Национального собрания пошел по естественному для финансовой администрации старого режима пути — выпустил новые государственные займы. Бюджетная эффективность таких займов накануне революции была уже исключительно низка. Однако традиционность метода в сознании новых властей сочеталась с новизной ожиданий — и министр, и новоизбранные депутаты теперь рассчитывали на патриотизм и революционный дух населения, которое в новых условиях должно было изменить свое отношение к власти и дать ей деньги. Ожидания Неккера и депута, понятно, не оправдались: собрать удалось менее 10 процентов от запланированного. Точно так же Временное правительство, вводя В стране в соответствии с распространенными в то время взглядами Об эффективности государственного монополизма хлебную монополию, осознавало безуспешность попыток ее использования при царской администрации. Однако оно было уверено, что в новых условиях последствия будут совершенно иными. Сталкиваясь с ростом социальной напряженности и активным противодействием подобным мерам со стороны крестьянства, политики и пропагандисты того времени не шли дальше рассуждений типа: «Где причины . беды? Причин много, но самая большая причина лежит в нас самих . Интересы государства — ведь это теперь наши интересы. Ведь правительство теперь не чужое, а свое, народное».