Собственно, с этого момента и можно отсчитывать существование номенклатуры как правящего класса советского общества. Номенклатурным способом бюрократическая элита формировалась с самого момента возникновения советского государства, однако до второй половины 50-х гг. номенклатура была скорее объектом манипулирования для узкой верхушки, нежели самостоятельным субъектом политической деятельности. Теперь же, добившись определенных гарантий неприкосновенности, она получила возможность действовать в соответствии с собственным пониманием своих интересов, то есть вести себя как самодостаточный класс.

В.Пастухов выделяет следующие этапы развития номенклатуры в СССР: 1) серед. 50-х – превращение номенклатуры в "класс в себе" ("Она еще не стала особой социальной группой. Но чехарда назначений на руководящие посты прекращается. …Борьба без правил сменяется борьбой "по правилам"); 2) серед. 60-х – создание объективных и субъективных предпосылок для превращения номенклатуры из "класса в себе" в "класс для себя" ("Чиновник уже относится к своей должности как к собственности"); 3) 70-е – первая половина 80-х – окончательное оформление облика советской номенклатуры ("Должность рассматривается как возможность пользоваться частью государственной собственности") [Пастухов 1993: 50]. С известными оговорками с данной схемой можно было бы согласиться (хотя, на наш взгляд, номенклатура была "классом в себе" с самого начала существования "рабочего государства", а "классом для себя" стала на рубеже 50-60-х), однако вывод, который делает автор, достаточно неожиданен: "Таким образом, в стране постепенно устанавливались опосредованно буржуазные отношения" [Пастухов 1993: 51]. Из того, что номенклатура постепенно превращала государственную службу в инструмент извлечения личных доходов, никаких буржуазных отношений – ни опосредованных, ни тем более непосредственных – не возникало и возникнуть не могло. С тем же успехом можно утверждать, что в Х VI –Х VII вв. царь, отправляя воеводу на кормление, опосредованно вводил его в состав класса предпринимателей.

Следует отметить, что, в отличие от дворянства ХVIII века, советское чиновничество, закрепив за собой минимальный набор прав, не обделило ими и остальное общество. Впрочем, иного и не могло быть – партийная бюрократия была куда менее замкнута, и ее доминирование зиждилось не на отстаивании сословных привилегий, а напротив, на вбирании в себя максимального числа активных элементов из всех слоев населения. Можно сказать, что членам советского общества было даровано право на частную жизнь. Государство значительно ослабило ошейник на горле советского человека, почти прекратив преследования за частное проявление недовольства, за рассказанный в кампании анекдот, за интерес к непоощряемому сверху фасону одежды или стилю музыки и т.п. Общественное инакомыслие все так же преследовалось (хотя и с меньшей жестокостью), однако репрессии были направлены именно на индивидуумов, а не на целые социальные группы. Все это создавало условия для возникновения в обществе контрэлиты, социальную базу которой, как и в дореволюционной России, вновь составила интеллигенция. Советская контрэлита, правда, была лишена таких инструментов, как собственная пресса или возможность создавать политические организации, поэтому влияние ее было куда меньшим, чем у контрэлиты дореволюционной. Однако сам факт ее появления свидетельствовал о том, что в самодостаточный класс – с собственным мировоззрением и собственным пониманием своего интереса – начала превращаться не только бюрократия, но и интеллигенция.

Не менее важным для судеб страны оказалось и то, что, получив известную свободу в частной жизни, значительная часть населения стала реализовывать ее путем завязывания новых, договорных, т.е. гражданских связей. Эти же гражданские отношения стали проникать и внутрь чиновничьего сообщества, во многом изменяя его поведение. На смену беспрекословному подчинению любому приказу сверху пришла практика иерархических торгов, в ходе которых каждый ведомственный или территориальный бюрократический клан активно лоббировал свой интерес, стараясь интерпретировать любой исходящий от вышестоящей инстанции импульс к своей выгоде. Это, конечно, придавало отношениям внутри чиновничьего сообщества бóльшую горизонтальность, но, с другой стороны, приводило к тому, что экономическая политика государства постепенно превращалось в заурядное проедание природных богатств. Такая система срабатывала только в условиях благоприятной мировой экономической конъюнктуры, когда СССР имел возможность получать баснословную прибыль от экспорта минерального сырья. Рано или поздно этому "раю" должен был прийти конец, и в начале 80-х гг. он пришел – вместе с исчерпанием наиболее богатых нефтяных месторождений и резким падением мировых цен на энергоносители.

К такому повороту событий система оказалась не готова. Попытки вернуть управляемость путем элементарного ужесточения бюрократической дисциплины, предпринятые при Ю.Андропове, закончились конфузом. И общество в целом, и само чиновничество, чья частная жизнь была пронизана гражданскими отношениями, давно научились гасить, да и просто игнорировать идущие сверху импульсы, а для организации масштабных репрессий не хватало ни решимости, ни соответствующего контингента исполнителей. Эпоха нивелировки "пролетарской" бюрократии осталась далеко позади, и чиновничество уже четверть века как перестало быть гомогенной массой. Каждое новое поколение чиновников по своему культурно-образовательному уровню и адаптационным способностям существенно отличалось от предыдущего. На это накладывалось столкновение различных ведомственных и местных интересов. А у кормила государства стояли люди, сформировавшиеся еще в сталинскую эпоху и, в силу слабого здоровья и преклонного возраста – предмета насмешек широких масс населения, – явно неадекватно представлявшие масштаб стоящих перед страной задач.

Необходимость обновления управленческой элиты СССР – причем не только в смысле омоложения, но и в смысле расширения социально-мировоззренческих горизонтов – была настолько назревшей, что предпринятые М.Горбачевым в этом направлении шаги вызвали горячее одобрение как среди населения в целом, так и среди широких масс бюрократии. Однако придание системе большей динамичности и открытости, а также раскрепощение общественной (= интеллигентской) инициативы, которые по замыслу должны были содействовать решению стоявших перед страной проблем, на деле лишь выявили глубину кризиса, в котором пребывала экономика страны, а также способствовали бурному росту контрэлиты, наконец-то получившей такие мощные инструменты самоорганизации, как независимые СМИ и возможность создания политических партий.

Будь советская бюрократия гомогенна, она, конечно же, смогла бы обуздать контрэлиту. Однако противоречия между различными ее группами оказались даже глубже, чем между нею и интеллигентской общественностью. Какая-то часть чиновничества, включая высшее руководство страны, в своем стремлении к переменам была вполне солидарна с контрэлитой, какая-то, напротив, требовала остановить "отход от принципов", однако подавляющее большинство, понимая, что изменений не избежать, но плохо представляя, в каком направлении идет развитие, просто плыла по течению (именно к этому большинству относился и сам М.Горбачев).